Ночь на кордоне

Я открыл глаза. Что такое? Нет, это не сон. За окном на корточках и в самом деле сидел Женька и гвоздём царапал стекло. Вот он отколол уголок и в образовавшуюся дыру просунул свёрток.

— На, возьми… Тётка передала…

Я с трудом поднялся, шатаясь, подошёл к окну.

— За что тебя посадили? — спросил Женька, втискивая мне свёрток.

— Говорят, я у полицейского наган украл.

— Наган? Вот это здорово! Какой же наган, как у милиционеров с барабаном, или такой, что патроны в ручку вставляются?

— Как у милиционеров, — невольно сознался я.

— Ты мне покажи, когда выпустят. Тебя тут мучают?

— Нет. Они меня голодом морят.

— Ты терпи… Мы тебя с мальчишками выручим. И есть будем приносить.

За дверью громыхнул запор. Женька отскочил от окна, а я опустился на пол.

В свёртке были кукурузные лепешки, несколько картофелин «в мундире» и маленький кусочек сахару. Я съел две лепешки, пососал сахар, а остальное бережно завернул в тряпочку и спрятал за пазухой. Ещё неизвестно было, сколько мне здесь сидеть.

В подвал пришли трое полицейских и с ними тот, что арестовал меня. Один из них, очевидно старший, спросил:

— Откуда тут мальчишка взялся?

— Это я его посадил… — ответил высокий.

— Зачем? Харчи переводить?

— Мы его не кормим. Подозреваем, что он украл у меня наган.

— Ты расскажи кому-нибудь, что грудной ребёнок у тебя наган украл, — засмеют. Всыпь ему плеткой и выпусти. Не разводи тут детский сад.

Высокий промолчал, и они ушли.

Я понял, что меня всё равно не выпустят.

Так просидел я в подвале ещё двое суток. Я не надеялся, что Женька с мальчишками смогут освободить меня, но мне было радостно, что они вспомнили обо мне и у них есть желание мне помочь.

В подвале умер мужчина, стонавший под стенкой. Его положили на кусок брезента и вынесли. Привели новых арестованных.

Меня по-прежнему никуда не вызывали, обо мне словно забыли.

Наконец утром дверь открылась и полицейский с автоматом крикнул:

— Кто Сергей Сомов?

— Я.

— Вставай, пошли.

— Куда?

— У нас не спрашивают «куда». Куда поведут, туда и пойдёшь.

Я поднялся, отряхнул со штанов стружки и пошёл к ступенькам.

Полицейский вёл меня посреди улицы, как настоящего преступника. Женщины останавливались на тротуарах, смотрели на меня и сочувственно качали головами.

Дорогой я думал: если полицейский свернёт влево, на улицу Фрунзе — значит, меня ведут на допрос в полицию, если же прямо — значит, в рощу расстреливать. На всякий случай мысленно попрощался с родными, с тёткой, с Женькой и мальчишками.

Вдруг я поднял голову и увидел всех своих товарищей. Они шли по тротуару рядом с нами, посматривали на нас и временами коротко переговаривались. Было ясно, что они что-то задумали. Но что могли сделать пять безоружных мальчишек с полицейским, вооруженным автоматом? Даст очередь — и не будет ни меня, ни моих друзей. Я выбирал момент крикнуть им, чтобы они ничего не предпринимали и понапрасну не подвергали себя риску. Пусть уж погибну я один.

Полицейский остановился и, достав кисет, начал сворачивать цигарку. Отвернувшись от ветра, зачиркал зажигалкой.

Женька стал энергично жестикулировать и гримасничать, стараясь что-то объяснить мне. Но я ничего не мог понять и только сокрушенно пожимал плечами. Женька снова зажестикулировал, ткнул пальцем в свою фуражку, в фуражки товарищей, потом зачем-то потряс на себе пиджак и, на конец, запрыгал, как по команде «бег на месте».

Я опять пожал плечами. Женька высунул мне язык, сердито сплюнул, и вся компания быстро ушла вперёд.

Я шёл в растерянности. Что он мне объяснял? Зачем показывал на фуражки и тряс пиджак? Напрасно напрягал я свой ум, стараясь разобраться в его жестах и придать им какой-то смысл. Потом я сообразил, что все мальчишки одеты примерно так же, как и я, в таких же фуражках и затасканных пиджаках, но зачем этот маскарад — я не мог догадаться. Может, он показывал, чтобы я сбросил фуражку, пиджак и бежал? Но это бессмысленно. Было невероятно больно и обидно, что я такой дурак, что не могу понять чего-то очень важного, от чего, возможно, зависела моя жизнь.

Когда мы подходили к Дому пионеров, мальчишки стояли посреди улицы. Впереди Женька и Мишка Шайдар.

В этот момент полицейский снова остановился: около тротуара он увидел оброненную кем-то новенькую дамскую сумочку. Он оставил меня на мостовой и отошёл, чтобы поднять сумку. Мальчишки бросились ко мне и окружили плотным кольцом.

Полицейский поднял сумку и, оглянувшись, уставился на нас удивлёнными глазами. Мы все стояли в одинаковых картузах и одинаковых жакетах.

— А ну, прочь, сукины дети! — закричал он, хватаясь за автомат.

Женька больно толкнул меня локтем: «Давай врассыпную!»

Мы кинулись в разные стороны. Полицай ошалело закрутился на месте, не понимая, который из мальчишек его заключенный и по ком надо стрелять.

За это время я шмыгнул в подворотню и, прыгая по камням, был уже далеко.

Домой я, конечно, не пошёл: боялся. Прожил у Женьки пять дней. Потом пришла тётка, сказала, что за мной никто больше не приходил (полицейские, очевидно, махнули на меня рукой), и я вернулся домой.