Ночь на кордоне

— Положи, увидят…

Женька с сожалением воткнул саблю концом в землю, и она упруго закачалась из стороны в сторону.

На улице Челюскинцев мы увидели городскую библиотеку. Она была вся разрушена. Прямо через пролом в стене вошли в читальный зал. Поломанные стеллажи, горы книг, засыпанные пылью и штукатуркой, возвышались до самого потолка.

Какое же здесь было богатство, сколько дорогих и любимых книг!

Присев на корточки, мы стали перебирать их. Были тут и «Три мушкетёра», и «Следопыт», и «Остров сокровищ», и обтрёпанный и зачитанный до дыр «Питер Мариц, молодой бур из Трансвааля».

Мы очищали их от пыли и складывали стопками у стены. Потом я сбегал домой за мешком, и мы до самого вечера перетаскивали книги к нам в чулан. Не пропадать же такому добру!

3. СХВАТКА НА ТРОТУАРЕ

Через неделю после прихода немцев жителей стали выгонять на площадь. Всех: и детей, и взрослых. Люди шли хмурые. Ходили слухи, что партизаны напали на немецкий штаб и что за это будут расстреливать каждого десятого. Другие считали, что будут угонять на рудники в Германию… Разное говорили. Женщины плакали. Оказалось же совсем другое.

На площади устроили «встречу» представителей немецкой армии с жителями города. На деревянном, наскоро сколоченном помосте немецкий офицер сказал речь. Стоявший за его спиной сухопарый переводчик перевёл её в том смысле, что, дескать, доблестная немецкая армия освободила город от коммунистов и что теперь люди будут свободными и жизнь будет как в раю.

Раскрыв рты, мы с изумлением слушали этот бред. Но ещё больше удивились, когда какой-то дряхлый старичок преподнес офицеру круглый хлеб и соль в солонке.

— Кто это? — спрашивали мы взрослых.

Пожилой мужчина в потёртом пиджаке наклонился к нам и сказал шёпотом:

— Это спектакль, мальчики. Старик десять лет как из ума выжил. Своего имени не помнит.

Дальше было ещё возмутительнее: на помост выскочил красномордый мальчишка, сын осужденного и высланного в Сибирь за дезертирство парикмахера Заславского. Он что-то протараторил скороговоркой. Офицер засмеялся, надел мальчишке на шею фотоаппарат и захлопал в ладоши.

Кто-то тронул меня за рукав. Я оглянулся. Рядом стоял Мишка Шайдар, ученик нашей школы. Он куда-то звал нас. Мы стали продираться за ним сквозь толпу. Под обожжённым и побитым осколками тополем у здания горсовета собралось человек восемь мальчишек.

Мишка, белобрысый, худощавый, проворно махнул рукой, и все пошли за ним через развалины. Спустились в подвал Осоавиахима. После слепящего солнца тут было почти темно и прохладно.

Шайдар оглядел всех нас жёлтовато-зелёными глазками и сказал:

— Видели? Колька Заславский приветствовал немцев. Что ему за это?

— Морду набить! — закричали все хором. — Тёмную!

Я тоже закричал «тёмную», хотя толком не знал, что это такое.

Мальчишки стали кричать, перебивая друг друга, грозить кулаками, призывать на голову Кольки самую жестокую кару. Но когда Шайдар спросил: «Кто пойдёт?» — все притихли.

— Пусть Никита идет, — сказал мальчишка в грязной разорванной майке, цвет которой невозможно было определить не только в полутёмном, мрачном подвале, но и наверху, при свете солнца. — Пусть Никита… Он один троих свалит.

— Сам иди, — огрызнулся лохматый, не стриженный, вероятно, ещё с прошлого лета Никита, — Мастер других выставлять.

Мальчишки стали препираться: тот не хотел — боялся Колькиной матери, у того плечо простужено, у третьего ещё что-то… Некому идти…

— Тебя Заславский знает? — спросил меня Шайдар.

— Нет.

— Ну, вот тебе и идти. Вместе с Женькой. Если засыпетесь, вас не найдут.

— Но я не могу, — запротестовал я.

— Почему?

— Я не умею… Я никогда не дрался.

Дружный смех заглушил мои слова.

— Видали? Интеллигент… Драться не умеет. Тимка тресни его разок! Научи…

Мне было очень обидно, потому что я не трусил, а действительно никогда не дрался. Чтобы доказать им, на что я способен, я решительно встал и кивнул Женьке:

— Пошли!

Засунув руки в карманы и шурясь против яркого солнца, мы медленно двинулись по тротуару. Горячие камни жгли наши босые ноги.

Навстречу нам, сияя улыбкой, в новеньком костюмчике бодро топал Колька. Фотоаппарат в жёлтом кожаном чехле болтался на боку.

Поравнявшись с ним, мы остановились.

— Что это у тебя? — спросил я.

— Фотоаппарат, «Фойклендер» называется, — с готовностью ответил Колька.

— Дай посмотреть…

— Пожалуйста. Только пальцами за оптику не хватай.

Колька отбежал шагов на десять и, подбоченясь, расставил ноги.

— Посмотри на меня в видоискатель! — крикнул он.

Я зажмурил один глаз и посмотрел на Заславского в стёклышко. Потом перевёл аппарат на солнце, потом — на то место, где среди бурьяна и развалин спрятались мальчишки. Затем я ещё раз осмотрел аппарат и, вдруг, размахнувшись, что есть мочи трахнул его о фундамент. Удар был так силён, что аппарат разломился надвое и стёклышки с колёсиками посыпались на землю.

Раскрыв рот, не веря своим глазам, Колька тупо смотрел на опустевший чехол аппарата.

— Что… что ты наделал! — взвизгнул он и бросился на меня.

Женька вовремя дал ему подножку, и Заславский со всего маху грохнулся на землю.