Ночь нежна

– О нет! – Она была шокирована. – «До» ничего не было. Ты был моей первой любовью. Ты и теперь – единственный мужчина, который мне по-настоящему дорог. – Она помолчала, задумавшись. – Около года, полагаю.

– И кто же это был?

– Ну, один человек…

Он ухватился за уклончивость ее ответа.

– Хочешь, я сам тебе все расскажу? Первый роман оказался неудачным, и последовала долгая пауза. Второй был получше, но ты не была влюблена в этого человека. В третий раз все сложилось хорошо…

Он терзал себя сам, но не мог остановиться.

– Потом была подлинная любовная связь, но она постепенно сошла на нет, и тебя начали мучить сомнения: сможешь ли ты что-нибудь предложить человеку, которого полюбишь всерьез. – С каждым словом он все больше чувствовал себя викторианским нравоучителем. – За этим последовало с полдюжины эпизодических связей, и так продолжается до сих пор. Ну как, похоже?

Она рассмеялась, и это было нечто среднее между весельем и слезами.

– Даже отдаленно не похоже, – сказала она к его облегчению. – Но я надеюсь, что когда-нибудь встречу того, единственного, полюблю его по-настоящему и никогда не отпущу от себя.

Теперь зазвонил уже его телефон. Дик узнал голос Никотеры, ему была нужна Розмари. Он прикрыл ладонью микрофон и тихо спросил:

– Будешь с ним разговаривать?

Она взяла трубку и затараторила по-итальянски так быстро, что Дик ничего не мог разобрать.

– Эти телефонные разговоры отнимают у тебя много времени, – сказал он. – Уже пятый час, а в пять у меня встреча. Что ж, иди развлекайся с сеньором Никотерой.

– Не говори глупостей.

– Тогда, мне кажется, можно было бы и вычеркнуть его из списка, пока я здесь.

– Это трудно. – Она вдруг заплакала. – Дик, я люблю тебя, только тебя и никого больше. Но что ты можешь мне дать?

– А что может дать кому бы то ни было Никотера?

– Это другое дело.

…Потому что юность тянется к юности.

– Жалкий итальяшка! – вырвалось у Дика. Он бесился от ревности и не желал, чтобы ему снова причинили боль.

– Да он просто ребенок, – сказала она, всхлипывая. – Ты же знаешь, что я принадлежу тебе.

В порыве раскаяния он обнял ее, но она устало отклонилась назад; так, словно в финале балетного адажио, они постояли с минуту – она с закрытыми глазами и свесившимися, как у утопленницы, волосами.

– Дик, отпусти меня. Еще никогда в жизни у меня в голове не было такой путаницы.

Он напоминал в этот момент грозную рыжую птицу, и она инстинктивно отстранилась от него, видя, как порыв несправедливой ревности словно снегом заметает его чуткость и понимание, к которым она так привыкла.

– Я хочу знать правду, – сказал он.

– Ну хорошо. Мы проводим много времени вместе, он хочет жениться на мне, но я этого не хочу. И что? Чего ты-то от меня хочешь? Ты ведь никогда не делал мне предложения. Неужели ты желаешь, чтобы я всю свою жизнь разменяла на случайные связи с такими придурками, как Коллис Клей?

– Вчера ты была с Никотерой?

– Это не твое дело, – всхлипнула она. – Прости меня, Дик. Конечно же, это твое дело. Вы с мамой – единственные два человека во всем мире, которые важны для меня.

– А Никотера?

– Если бы я знала…

Это уже была та степень уклончивости, которая придает значение даже самому незначительному замечанию.

– Ты испытываешь к нему то же, что испытывала ко мне в Париже?

– Когда я с тобой, мне спокойно и хорошо. В Париже было по-другому. Никто не может точно сказать, что он чувствовал когда-то. Ты разве можешь?

Дик встал и начал предмет за предметом доставать из шкафа свой вечерний костюм – если ему суждено носить в сердце всю горечь и ненависть этого мира, с любовью к Розмари надо было кончать.

– Мне безразличен Никотера! – воскликнула она. – Но завтра я отправляюсь в Ливорно вместе со съемочной группой. Ну почему, почему все должно было случиться именно так? – У нее снова хлынули слезы. – Как жаль! И зачем только ты сюда приехал? Лучше бы все оставалось лишь воспоминанием. Я чувствую себя так, будто поссорилась с мамой.

Увидев, что он начал переодеваться, она встала и направилась к двери.

– Я не пойду на сегодняшнюю вечеринку. – Это была последняя отчаянная попытка. – Останусь с тобой. Да мне и не хочется туда идти.

Дик ощутил, как нарастает новый прилив чувств, но сдержался, чтобы не дать захлестнуть себя снова.

– Я буду у себя в номере, – сказала она. – До свидания, Дик.

– До свидания.

– Ах как жаль, как жаль! Как же все-таки жаль. Что же это такое было?

– Я давно ищу ответ на этот вопрос.

– Но зачем было приходить с ним ко мне?

– Наверное, я стал Черной смертью, – медленно произнес он. – Кажется, я больше не способен приносить людям радость.

XXII

В баре отеля «Квиринале» после обеда посетителей было четверо: шикарно разодетая бойкая итальянка, сидевшая на высоком табурете перед стойкой и донимавшая разговорами бармена, который монотонно отвечал ей усталым: «Si… Si… Si…», светлокожий снобистского вида египтянин, явно скучавший, но остерегавшийся соседки, и двое американцев – Дик и Коллис Клей.