Ночь нежна

– Так вот, я вам дал пятьдесят лир. А вы подходите и требуете, чтобы я положил еще в вашу трубу!

– Так, еще раз: вы меня позвали за свой стол. Да?

– Да, позвал, но при этом дал вам пятьдесят лир, правильно?

– Ну ладно, ладно.

Негр встал и ушел, крайне недовольный, разозлив Дика еще больше. Но тут Дик заметил девушку, которая улыбалась ему с другого конца зала, и бледные римские фигуры вокруг моментально слились в общий неразличимый антураж, покорно расступившийся и создавший перспективу. Это была молодая англичанка со светлыми волосами, здоровым видом и хорошеньким типично английским личиком, и она призывно улыбалась ему, Дику была хорошо известна эта улыбка, отрицавшая плотское начало даже в акте обладания.

– Или я ничего не смыслю в подобных делах, или она явно заигрывает с вами, – сказал Коллис.

Дик встал и направился к девушке через весь зал.

– Могу я пригласить вас на танец?

Англичанин средних лет, сидевший с ней, почти извиняющимся тоном произнес:

– Я скоро ухожу.

Возбуждение отрезвило Дика, когда он вел ее в танце. Эта девушка излучала обещание всех радостей, которые могла предложить Англия; ее чистый безмятежный голос напоминал о мирных садах, обрамленных морской гладью, и, отклоняясь назад, чтобы лучше видеть партнершу, Дик настолько верил собственным обращенным к ней словам, что у него даже дрожал голос. Она пообещала пересесть за их столик, как только уйдет ее нынешний спутник. Когда Дик подвел девушку обратно к столику англичанина, тот, беспрестанно улыбаясь, рассыпался в бесконечных извинениях.

Вернувшись за свой стол, Дик заказал еще бутылку игристого.

– Она похожа на какую-то киноактрису. Только не могу вспомнить, на какую именно. – Он бросил нетерпеливый взгляд через плечо. – Что же она не идет?

– Я бы хотел сняться в кино, – задумчиво произнес Коллис. – Мне предстоит войти в отцовский бизнес, но это меня не слишком-то привлекает. Двадцать лет просидеть в бирмингемской конторе…

В его голосе слышался протест против засилья материалистической цивилизации.

– А вы, стало быть, выше этого, – предположил Дик.

– Да нет, я не это имел в виду.

– Как раз это!

– Откуда вам знать, что я имел в виду? Почему вы сами не практикуете как врач, если вам так уж нравится работать?

К этому моменту Дик своим поведением почти довел их обоих до грани, за которой неминуемо должна была вспыхнуть ссора, но их уже так развезло от выпитого, что они тут же все забыли; Коллис собрался уходить, и они тепло пожали руки друг другу.

– Подумайте об этом, – наставительно сказал Дик на прощание.

– Подумать? О чем?

– Вы сами знаете. – Ему казалось, что он дал Коллису какой-то добрый, разумный совет насчет работы в отцовской фирме.

Клей растворился в пространстве. Прикончив бутылку, Дик снова танцевал с англичанкой, заставляя свое непослушное тело выделывать на паркете смелые пируэты и решительные переходы. Неожиданно произошло нечто необъяснимое: прямо посреди танца музыка смолкла, и девушка исчезла.

– Вы не видели ее?

– Кого?

– Девушку, с которой я танцевал. Она вдруг исс…зла… Наверное, где-нибудь тут…

– О нет! Нет! Вам сюда нельзя! Это дамская комната!

Он подошел к бару. У стойки сидели двое мужчин, но Дик не мог придумать, как начать разговор. Он мог бы, конечно, высказать им все, что думал о Риме и о преступном прошлом родов Колонна и Гаэтани, но догадывался, что такая резкость их огорошит. Куколки Йенси, рядком стоявшие на сигарном прилавке, вдруг посыпались на пол, поднялся переполох, и у Дика возникло смутное подозрение, что он был тому причиной, поэтому он вернулся в кабаре и выпил чашку черного кофе. Коллис ушел, англичанка ушла, и ему, видимо, не оставалось ничего иного, кроме как вернуться в отель и с тяжелым сердцем лечь спать. Он расплатился и взял пальто и шляпу.

В канавах и щелях между булыжниками мостовой стояла грязная вода; утренний воздух был пропитан болотистыми испарениями, наплывавшими от Кампаньи, и ферментами выдохшихся былых культур. Четверка таксистов с бегающими глазками под набрякшими темными веками обступила его. Одного, который настырно лез прямо в лицо, Дик грубо оттолкнул.

– Сколько до отеля «Квиринале»? – спросил он по-итальянски.

– Сто лир.

То есть шесть долларов. Он мотнул головой и предложил тридцать лир – вдвое против дневного тарифа, но все четверо, презрительно пожав плечами, отошли.

– Тридцать пять лир плюс чаевые, – твердо сказал Дик.

– Сто.

От злости Дик перешел на английский:

– За каких-то полмили?! Сорок – это мое последнее слово!

– Ну нет.

Он валился с ног от усталости, поэтому рывком открыл дверцу и рухнул на сиденье.

– Отель «Квиринале», – приказал он шоферу, невозмутимо продолжавшему стоять возле машины. – Хватит ухмыляться, везите меня в «Квиринале».

– Не повезу.

Дик вылез. Какой-то человек, поговорив о чем-то с таксистами у входа в «Бонбоньери», теперь пытался навести мосты между спорщиками; один из водителей снова надвинулся на Дика, бурно жестикулируя, и Дик снова оттолкнул его.

– Мне нужно в отель «Квиринале».

– Он говорить хотеть сто лир, – объяснил «переводчик».