Ночь нежна

Вайолет теперь изображала гранд-даму, одевалась только у знаменитых кутюрье и с энтузиазмом осваивала тонкости поведения, которые у девочек из хороших семей в крови с подросткового возраста. Вообще-то она могла бы и сама еще в Бойсе перенять их у матери, но ее душа уныло взрастала в захолустных айдахских кинотеатриках, и на общение с матерью времени не оставалось. Теперь Вайолет «принадлежала к избранным» – наряду с несколькими миллионами других людей – и наслаждалась этим, хотя муж по-прежнему одергивал ее, когда она проявляла уж слишком вопиющую наивность.

Маккиско сошли в Гибралтаре. Следующим вечером, в Неаполе, по дороге из отеля на вокзал, Дик познакомился в автобусе с растерянным и жалким семейством, состоявшим из матери и двух дочерей. Он заметил их раньше, еще на пароходе. На него снизошло неодолимое желание то ли помочь, то ли покрасоваться, и он принялся в лучших своих былых традициях развлекать их, рискнул угостить вином и с удовольствием наблюдал, как они вновь обретают подобающее самомнение. Он льстил им, не скупясь на комплименты, и так вошел в роль, что сам начал верить в то, что говорил, а чтобы поддерживать иллюзию, пил больше, чем следовало, но дамы принимали все за чистую монету и полагали, что счастливый случай просто послал им достойного спутника. Он расстался с ними едва ли не на рассвете, когда поезд, пыхтя и раскачиваясь, преодолевал отрезок пути от Кассино до Фрозиноне. После по-американски бурного прощания на римском вокзале Дик, немного утомленный, отправился в отель «Квиринале».

Подходя к стойке регистрации, он вдруг застыл на месте, уставившись в одну точку. Ощущение было такое, словно только что выпитое крепкое вино обожгло внутренности и ударило в голову: он увидел ту, которую искал, ради которой пересек все Средиземноморье.

В этот же миг и Розмари заметила его и узнала еще до того, как на нее нахлынули воспоминания; растерянно взглянув на спутницу, с которой разговаривала, она поспешила к нему. Дик ждал, вытянувшись в струну и затаив дыхание. Когда она приблизилась, пройдя через вестибюль, его поразил ее новый облик: ухоженная красота молодой лошадки с лоснящимися от тминного масла боками и до блеска начищенной сбруей. Но все произошло так стремительно, что в ответ на ее сияющий доверчивый взгляд он лишь успел, скрыв, насколько было возможно, усталость, неубедительно изобразить некую пантомиму, подразумевавшую: «Вот уж кого я меньше всего ожидал здесь встретить».

Ее затянутые в перчатки ладони накрыли его руку, лежавшую на стойке.

– Дик!.. Мы тут снимаем «Былое величие Рима»… по крайней мере считается, что снимаем; это может закончиться в любой день, и мы уедем.

Он посмотрел на нее строго, пытаясь немного сбить с толку, чтобы она не так внимательно разглядывала его небритое лицо и измявшийся за ночь несвежий ворот рубашки. К счастью, она спешила.

– Мы начинаем рано, потому что к одиннадцати уже опускается туман. Позвоните мне в два.

Наверху, у себя в номере, Дик немного опомнился. Попросив портье разбудить его по телефону в двенадцать, он разделся и буквально провалился в глубокий сон.

Телефонный звонок он проспал, но очнулся сам ровно в два, отдохнувший и свежий. Распаковав чемодан, отправил белье в стирку, костюмы в глажку, побрился, с полчаса полежал в горячей ванне и позавтракал. Солнечный свет уже заливал виа Нацьонале, и он впустил его в комнату, раздвинув портьеры, звякнувшие старинными медными кольцами. Ожидая, когда принесут отутюженный костюм, он развернул «Коррьере делла сера» и узнал о выходе «нового романа Синклера Льюиса “Уолл-стрит”, в котором автор анализирует общественную жизнь маленького американского городка». Потом отложил газету и стал думать о Розмари.

Поначалу ничего конкретного не приходило в голову. Она была молода и привлекательна, но то же самое можно сказать и о Топси. Он догадывался, что за последние четыре года у нее были любовники, которых она по-своему любила. Никогда ведь точно не скажешь, какое место ты занимаешь в жизни других людей. Однако постепенно из тумана стали проступать его собственные чувства. Ничто так не связывает людей, как осознание стоящих между ними преград, несмотря на которые хочется сохранять отношения и дальше. Мысленно наплывало прошлое, и Дику захотелось, чтобы ее откровенная готовность отдаться оставалась внутри своей бесценной раковины, пока он не захлопнет ее, навсегда сохранив только для себя. Он попытался собрать все, что могло привлечь ее в нем. Теперь этого оказалось куда меньше, чем четыре года назад. Ее восемнадцать смотрели на его тридцать четыре сквозь дымку юности; двадцать два увидят его тридцать восемь с беспощадной ясностью. Более того, тогда, четыре года назад, Дик находился на эмоциональном пике после предшествовавших чувственных переживаний; с тех пор накал его чувств значительно поутих.