Ночь нежна

В Инсбрук он прибыл к концу дня, отправил багаж в отель, а сам пешком отправился в город. В лучах закатного солнца император Максимилиан, преклонив колени, молился, возвышаясь над своими бронзовыми подданными, скорбевшими о нем; в университетском саду четверо новичков-иезуитов расхаживали по дорожкам, уткнувшись в книги. Как только солнце зашло за горизонт, мраморные свидетельства былых осад, бракосочетаний и юбилеев померкли, и Дик благополучно насладился erbsensuppe[51] с нарезанными würstchen[52], выпил четыре бокала пильзнера и отказался от гигантского знаменитого десерта под названием «kaiser-schmarren»[53].

Несмотря на то что горы, казалось, нависали над городом, Швейцария была далеко. И Николь была далеко. Позднее, уже в темноте, гуляя по парку, он думал о ней отстраненно, с любовью к ее лучшему «я». Он вспомнил, как однажды, когда роса уже пала на траву, она выбежала к нему в тапочках на тонкой подошве, которые моментально промокли, и стояла на его ступнях, тесно прижавшись к его груди и подняв лицо, на котором все ее чувства читались, как в открытой книге.

– Запомни, как ты меня любишь сейчас, – прошептала она. – Я не прошу тебя всегда так меня любить, но прошу помнить этот миг. Где-то в глубине меня всегда будет жить та девушка, которая стоит сейчас перед тобой.

Но во спасение собственной души Дик ушел от нее и сейчас задумался об этом. Он потерял себя, не зная точно, когда это произошло: в какой час, день, неделю, месяц или год. Было время – он умел проникать в суть вещей, самые трудные жизненные уравнения решать как простейшие проблемы своих самых несложных пациентов. В промежутке между тем моментом, когда он впервые увидел на берегу Цюрихского озера Николь – словно цветок, пробивавшийся из-под камня, – и тем, когда он встретился с Розмари, эта способность в нем притупилась.

Вечная борьба отца за выживание в бедных приходах привила его изначально бескорыстной натуре желание иметь деньги. И дело было не в здоровом стремлении обеспечить себе надежное положение в жизни – он никогда не чувствовал себя более уверенным и независимым, чем в ту пору, когда женился на Николь. И все-таки его поймали на удочку, как какого-нибудь жиголо, и он незаметно позволил Уорренам запереть его арсенал в своих банковских сейфах.

«Нужно было, как принято на континенте, составить брачный договор, но еще не все потеряно. Восемь лет я потратил впустую, обучая богачей азам человеческой порядочности, но это не конец. У меня еще много неразыгранных козырей».

Он бродил среди неряшливо разросшихся розовых кустов и влажных душистых папоротников, сливавшихся в темноте. Октябрь выдался теплым, но Дику не было жарко в толстой твидовой куртке. От дерева отделилась темная женская фигура, он узнал в ней даму, которую, выходя, обогнал в вестибюле отеля. Сейчас он влюблялся во всех встречных хорошеньких женщин, в их силуэты, видневшиеся вдали, в их тени на стенах.

Она стояла спиной к нему, лицом – к городским огням. Он чиркнул спичкой, она наверняка услышала звук, но не обернулась.

Следовало ли считать это приглашением? Или свидетельством отрешенности? Он так долго пребывал вне мира простых желаний и их исполнения, что стал неумелым и неуверенным. Должно быть, у одиноких странников темных курортных аллей есть особая система сигналов, по которой они быстро находят друг друга. Вероятно, следующий ход – за ним. Так не знакомые друг с другом дети улыбаются при встрече и говорят: «Давай поиграем».

Он шагнул ближе, тень качнулась. Что, если его сейчас отбреют, как тех повес-коммивояжеров, о которых он слышал в молодости? Сердце громко стучало от близости чего-то не исследованного, не препарированного, не подвергнутого анализу, не объясненного. Вдруг, неожиданно для самого себя, он отвернулся, и в тот же миг девушка, разрушив картину, которую составляла вместе с окружающей листвой, обогнула скамейку и неторопливым, но решительным шагом направилась к отелю.

На следующее утро Дик с проводником и еще двумя постояльцами предприняли восхождение на Бирккаршпитце. Когда последние высокогорные пастбища, оглашаемые звяканьем коровьих колокольчиков, остались внизу, Дика охватил восторг: он предвкушал ночлег в горной хижине, восхищался сноровистостью проводника, наслаждался собственной усталостью и полной анонимностью. Но к середине дня погода испортилась: небо потемнело, повалил мокрый снег, загремел гром. Дик и один из его спутников хотели продолжить восхождение, но проводник не желал рисковать. Пришлось с сожалением тащиться назад в Инсбрук в надежде повторить попытку на следующий день.