Ночь оборотня

– Крымов – бывший муж Прошиной. А Вайсбах, если ты забыла, – фамилия того симпатичного господина, с которым ты неделю назад заходила в «Ступени». Он разве не сказал тебе, что Прошина была его любовницей – до той ночи, когда ее убили, разумеется?.. Не смотри на меня так. Даже если и не сказал, ты это знаешь, по лицу вижу. Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? – Себастьян вскочил с места и стремительно подошел ко мне.

Я заерзала на диване так, что едва не расплескала чай, но нашла в себе мужество, чтобы ехидно осведомиться:

– И чего же?

– Запереть тебя в кладовке и никуда не пускать, чтобы ты не лезла, куда не следует!

– И почему же ты этого не сделаешь? – Я хотела добавить: «Боишься не справиться?», – но слова почему-то застряли у меня в горле.

– Наверное, из человеколюбия! – отрезал Себастьян и, выхватив из корзинки крендель, сунул его мне в руки:

– Ешь немедленно! Я не могу больше смотреть, как ты мучаешься.

И так полыхнул потемневшими почти до черноты глазами, что я молча откусила сразу чуть не полкренделя и изо всех сил заработала челюстями.

– Значит, если это не маньяк, то скорее всего Крымов или Вайсбах. – Даниель отложил в сторону изгрызенный карандаш и запустил пальцы в волосы. – С Крымовым понятно – надломленная психика, жажда мести и, возможно, желание, чтобы автобиография Прошиной никогда не увидела свет. Но Вайсбах? Никаких видимых причин убивать Прошину у него нет.

– Ревность, – просто ответил Себастьян. – Судя по отзывам близких, она имела весьма туманные представления о моральных ценностях, понятия «верность» и «преданность» ей были известны лишь понаслышке. Меня тревожит другое.

Даниель кивнул:

– Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать.

– Я хочу сказать, что мотив найти несложное.

Меня удивляет способ, которым было совершено убийство. Слишком сложный, слишком изощренный. Даже собака – не самое удобное орудие убийства, почитайте все того же Конан Доила. Но волк? Зачем? Какой в этом смысл? И, главное, где он, этот волк? Его же нужно где-то держать, чем-то кормить.

– Крымова и Вайсбаха пасут уже неделю. – Даниель снова принялся терзать карандаш. – Никаких следов волка. Может быть, его убили сразу после того, как он загрыз Прошину?

– Может быть, – согласился Себастьян. – Все равно от этого не становится понятней, зачем он вообще был нужен. Застрелить, зарезать, отравить, подстроить несчастный случай было бы значительно проще.

– Наверное, убийца не из тех, кто ищет легких путей, – мрачно пошутил Даниель.

– Тогда Крымов с его помраченным рассудком подходит нам больше других. – Себастьян сложил на груди руки. – Ты что?!

Последний возглас относился ко мне, потому что я, вытаращив глаза, вдруг вскочила с дивана.

– Проглотила слишком большой кусок? – посочувствовал Даниель.., Но это был не кусок кренделя, а внезапное Озарение.

– Мы должны узнать, что с Глебовским! выпалила я.

– Это с журналистом, который первым начал травить Крымова? – уточнил Даниель. Я кивнула.

– Нет проблем. – Даниель снял трубку с телефонного аппарата.

А когда положил ее обратно, в комнате стояла гробовая тишина.

– Так отчего он умер? – спросил Себастьян.

– Сердечный приступ. Нашли возле подъезда. Ровно две недели назад.

– Вам это ничего не напоминает? – спросила я.

– Еще как напоминает, – прорезалась Надя. – Умер, как сэр Чарльз Баскервиль – бежал от собаки, не выдержало сердце.

– Послушайте, а может, этот Крымов просто свихнулся на «Собаке Баскервилей» и «Графе Монте-Кристо» одновременно? – предположил Даниель. – Он же все-таки писатель, у него на почве психического расстройства литературные произведения могли спроецироваться на реальность и – бабах! Все умерли.

– Но почему волк? – упрямо повторил Себастьян. – Какая в этом логика?

– Он сумасшедший! – сказал Даниель. – Вот и вся тебе логика. Повернулось что-нибудь в голове, вот тебе и волк! Может, в его воспаленные мозги пришла пословица «С волками жить, по-волчьи выть». А роман он спер еще и потому, что Прошина могла заметить, что у него не все дома, и написать об этом. Они же виделись как раз накануне его смерти. И вели себя отнюдь не дружелюбно – есть куча свидетелей.

У меня на душе заскребли кошки. А вот моего важного свидетеля носят где-то черти. Нет, чтобы позвонить, прежде чем из дома сматываться. А я сиди и мучайся. Может, она узнала что-то такое, о чем никто из нас и предположить не может. Сейчас бы я выложила это на стол как самый крупный козырь!

Впрочем, триумф мой и так был очевиден. По взгляду Даниеля было заметно, что я здорово выросла в его мнении. Себастьян старался не встречаться со мной глазами, но даже по проступившему на его щеках румянцу видно было, что он раздосадован. И это меня вполне устраивало. Не устраивало другое – проклятый румянец был ему так к лицу, что мне смертельно захотелось стиснуть его в объятиях и долго-долго целовать.

– Ты на него смотришь, как кошка на сметану, – углом рта прошептала пересевшая ко мне на диван Надя и перевернула страницу «Плейбоя». Интересно, где она его выкопала? Ни за что не поверю, что Себастьян читает такие журналы. Впрочем, почему бы и нет?