Ночь огня

– Ты уже говорил это, Дональд, – возразил Жан-Пьер.

– Теперь это еще более правда. Кто еще может передвигать ноги, идите за мной.

Четверо из нас последовали за Дональдом, который, перебравшись через шесть холмиков и три каменных завала, остановился на гребне и показал рукой вдаль:

– Вот…

Мы подошли ближе.

Что рассчитывает увидеть человек, глядя на пустыню? Ничего, если это пустыня. Вот в точности что было у нас перед глазами: ничего. Гладкая и сухая равнина без единой зацепки, таявшая на горизонте.

– Почему мы разбили лагерь позади?

– Спать лучше среди скал. Будет не так ветрено.

И как будто природа его услышала, нас окутало дыхание, довольно враждебное, словно пес принюхивался к чужаку.

– Назад! Вот увидите, в это время года день переходит в ночь мгновенно.

Пока мы возвращались в вади,[10] небо погасло, и я вздрогнул, ступив в лагерь, ставший антрацитовым. Свет унес с собой тепло. Я достал из рюкзака свитер, потом плед, которым накрылся. Ночь уже пробиралась мне под кожу.

Абайгур успел набрать веток и развел огонь, Дональд доставал съестные припасы.

Участники экспедиции разошлись за скалы. Каждый выбрал место, где можно расположиться на ночлег с рюкзаком и спальником. Новички подсматривали за опытными путешественниками. Как и следовало ожидать, пары жались к костру, а одиночки предпочли удалиться: им хотелось приключений.

Я же между огнем и окружающими скалами выбрал песчаный участок, имевший даже форму ложа. Я почистил его, убрав шипы акаций, мелкие камешки, помет грызунов.

Сидя там, я автоматически паковал и распаковывал мой рюкзак. В моих движениях не было никакого смысла, никакой цели, просто хотелось чем-то занять руки.

Я был растерян.

Эта стоянка тревожила меня… Я предпочел бы шагать, шагать еще, шагать без остановки, шагать до полного изнеможения. Мне не хотелось думать. Ходьба дала бы мне чувство, что я куда-то иду, в то время как остановка доказывала, что я нигде.

Тьма стерла все: очертания, расстояния, предметы, людей. Сила и значимость этого дня меркли во временном небытии.

Мне стало страшно. Я боялся ночи. Боялся незнакомой группы. Боялся этого американского гида, который больше изображал компетентность, чем воплощал ее. Боялся Жерара, о котором мало знал, он ушел повыше, подальше, дабы подчеркнуть, что путешествует с нами лишь вынужденно.

Я боялся жажды. Боялся голода. Боялся усталости. Боялся коварного зверя, который будет наблюдать за мной, спящим. Боялся скорпиона, который заберется ночью в мой башмак. Боялся…

Только один человек успокаивал меня: туарег Абайгур.

Словно угадав это, он поднял голову, улыбнулся мне и пригласил присоединиться к нему.

Я сел рядом с ним у костра. Он угостил меня сладким мятным чаем. Мои закоченевшие ладони обхватили горячий стакан.

– Спасибо.

– Tanemmert, – тихо произнес он.

– Tanemmert.

Он кивнул, довольный, что мне сразу удалось повторить.

– Issem n nek?

Я бы и рад был ответить. Моя раздосадованная мина рассмешила его. Ухватив Дональда за локоть, он повторил ему свои фразы.

Дональд наклонился ко мне:

– Он спрашивает, как тебя зовут.

Я обратился к Абайгуру:

– Эрик.

Он, в свою очередь, постарался правильно произнести мое имя, половину которого я намеренно опустил.

– Эрррррик.

Я рассмеялся так же, как он, по-детски, радуясь, а не насмехаясь.

Он достал из складок своего синего одеяния собранные стебельки, положил их в кастрюльку с водой и поставил ее на угли.

– Téharragalé, – повторил он.

Возможно, так называется полынь на тамашеке.

Я помог им двоим приготовить ужин. Тревога покинула меня. После первого стакана чая я почувствовал себя лучше, после второго развеселился, после третьего захмелел. Жаренная на вертеле ягнятина погрузила мой желудок в блаженство, а когда на десерт подали инжир, я уже думал только о том, чтобы лечь.

Видно, не я один валился с ног, потому что было решено отказаться от сеанса астрономии, предложенного Жан-Пьером.

Один за другим туристы расходились. Я тоже ушел.

Чисто рефлекторно я достал из рюкзака книгу, чтобы почитать на ночь – мой ежевечерний ритуал. Я зажег налобный фонарик; увы, он давал лишь слабенький свет, на расстоянии метра таявший во тьме.

Усилием воли я заставлял себя… Сосредоточиться было трудно, строчки плясали перед глазами, фразы ничего мне не говорили. Но что с того, я не сдавался.

Погрузиться в сон в этом враждебном окружении? Невозможно! У меня не хватит духу. Я часто моргал, чтобы не слипались глаза.

Вдруг ко мне скользнула какая-то тень. Две руки приблизились к моему лицу.

Я вздрогнул.

Передо мной стоял Абайгур, ослепленный фонариком. Похлопав ресницами, он жестом попросил меня выключить его. Его тонкие, длинные руки протягивали мне питье.

Я отложил лампочку.

Сгустилась темнота, ставшая уютной теперь, когда ее не рассекал больше луч.

Абайгур поднес чашку к моим губам: пей.

Я послушно проглотил отвар. Туарег стоял рядом, пока я не допил горькую жидкость, точно мать, лелеющая свое дитя.

Когда я сделал последний глоток, он забрал чашку и проронил хриплым голосом:

– Ar toufat.