Ночь огня

— Капитан — самодовольный, холодный и болтливый. Вы знаете, Селим-бей симпатизирует самым немыслимым людям, пускает их в свой дом.

Вечером, сидя в экипаже рядом с каймакамом, я перемывал косточки гостю Селим-бея.

— Его лицо все покрыто оспинами, ни лоскутка чистого нет, — говорил я. — К тому же у него такой хриплый голос... Вероятно, туберкулез гортани... Иначе как можно отправить человека из Эрзурума в Родос?

Каймакам кивал, соглашаясь, хоть еще не познакомился с Кемаль-беем, и вместе со мной критиковал Селим-бея за привычку открывать объятия и двери первому встречному, словно брату.

Но, увидев гостя, он сразу же переменился и по привычке принялся рассыпать бесчисленные комплименты и отпускать политические шуточки.

— Если меня увидят в обществе двух Кемалей, то привяжут к пушечному дулу, — шутил он. Гостя каймакам называл «свет моих очей, доктор» и смотрел ему в рот, словно состоял с ним в давней дружбе.

Капитан в самом деле чувствовал себя как дома: свободно и непринужденно. Вместо униформы он надел красивый серый костюм, но отказался от воротничка и галстука, сохранив все ту же черную повязку на шее.

Афифе он называл Фофо, как и старшая сестра, и постоянно гонял ее с поручениями, ничуть не церемонясь. Я находил, что панибратские манеры доктора неуместны даже для дальнего родственника, и тихонько приходил в ярость. Хуже того, Афифе была довольна таким обращением. Она внимательно выслушивала все, что бы он ни сказал, и заливисто смеялась над каждой его шуткой, даже самой примитивной.

Внезапно доктор пристал к старшей сестре и начал над ней насмехаться. Афифе смеялась вместе с остальными, я же посчитал, что ее поведение оскорбительно по отношению к сестре и выглядит непростительной наглостью.

Похоже, мое упорное молчание и безразличие достигли такой степени, что привлекли внимание Кемаль-бея.

— Вы совсем не участвуете в разговоре, — сказал он, — должно быть, вы, как и братец Селим, слишком любите тишину...

В его словах, разумеется, не было злого умысла, но я воспринял их как насмешку над моей персоной и Селим-беем. Однако выпад был слишком неожиданным, поэтому я не смог сразу отреагировать.

Немного погодя на ум пришли варианты ответа, которые мне, еще ребенку, тогда казались внушительными: «Потому что нет никакой возможности говорить», «Разве молчать не лучше, чем говорить ерунду?» и тому подобное. К счастью, время было упущено, разговор зашел о другом, и для меня не нашлось возможности вставить реплику.

Болван Селим-бей не только не сердился на этого человека за его манеру общаться, но, напротив, был в высшей степени внимателен к нему, а когда доктор заговаривал об отъезде, возражал: «Пока не закончится твой отпуск и ты не пройдешь весь курс лечения, никуда не поедешь».

Наконец я совершенно вышел из себя, когда Афифе покинула комнату вслед за Кемаль-беем, чтобы побеседовать с ним в прихожей.

Болезнь сделала меня крайне мнительным и недоверчивым. Стоило этим двоим уединиться для разговора, как я заподозрил, что они говорят обо мне, и сквозь шум в ушах почти что слышал, о чем они шепчутся.

Разумеется, этот человек насмехался надо мной в открытую. Я считал, что теперь он, несомненно, пародирует меня. А Афифе смеется, как совсем недавно над оскорблениями в адрес сестры.

На обратном пути я прислонился к стенке в углу экипажа и закрыл глаза. В висках у меня стучало, скулы сводило судорогой. Наконец каймакам заметил, что я не отвечаю на его болтовню, и спросил:

— Что такое? Ты какой-то странный.

В ту ночь я видел врага в каждом. Но на него я злился больше всех, наверное, потому, что он сидел рядом. Мне вдруг показались смешными и карикатурно-позорными все ранее любимые мной черты характера бедняги. Его голос и слова теряли значение. Когда от тряски экипажа его круглое, маленькое тело касалось меня, я с ненавистью отскакивал и хотел лишь выбросить его наружу, словно узел с тряпьем.

Я оставлял его вопросы без ответа, опасаясь сказать что-то из ряда вон выходящее. Когда он обратился ко мне повторно, я ответил безжизненным голосом:

— Ничего, просто у меня болит голова.

— Почему?..

— Я устал от этого неприятного рябого типа.

Каймакам выпрямился и попытался разглядеть

в темноте мое лицо.

— Невероятно. Вот и новая сторона твоей натуры.

Я нервно пожал плечами и крепко зажмурился,

а он продолжил:

— Мне Кемаль-бей показался совсем не таким, как ты о нем говорил. Прекрасный молодой человек: симпатичный, вежливый, воспитанный, приятный собеседник...

Больше я не мог сдерживаться и раздраженно произнес:

— Стоит вам столкнуться с кем-то лицом к лицу, и для вас не существует плохих людей... Все такие распрекрасные, милые и приятные собеседники...

Я хихикал и посвистывал с видом невоспитанного наглеца, показывая, что изначально решил не придавать значения ответам каймакама.

Узрев мое новое лицо, каймакам растерялся. Он велел кричащему вознице медленнее двигаться по разбитой мостовой:

— То есть ты хочешь сказать, что я подхалим?

Я довольно быстро опомнился и понял, что нужно ответить.

— Да Аллах с вами.

Он горько усмехнулся и продолжил: