Ночь оракула

Поначалу Грейс отнеслась к случившемуся спокойно. Я показал ей зияющие пустоты на полках, где раньше стояли раритетные книги, упомянул пропавший портативный телевизор, а по дороге на кухню добавил, что нам придется купить новый тостер. Она выдвинула ящик рабочего стола (до него у меня не дошли руки) и обнаружила пропажу столового набора, подаренного нам на свадьбу ее родителями. Тут ее прорвало. Она в сердцах пнула нижний ящик и начала материться. Вообще-то от нее редко можно было услышать ругательство, а тут выдала такую тираду минуты на две, что я только диву давался. Мы перешли в спальню, и вскоре гнев сменился слезами. После известия о шкатулке с драгоценностями нижняя губа Грейс начала подрагивать, а услышав про литографию, она села на постель и разрыдалась. Пытаясь ее утешить, я сказал, что достану другого ван Вельде, хотя прекрасно понимал — ничто не может заменить ей рисунок, который она двадцатилетней девушкой купила во время своей первой поездки в Париж. Рисунок представлял собой водопад светящихся синих линий, контрастно подчеркнутых прерывистой красной полосой и овальным пробелом в центре. Прошло уже несколько лет, а он мне не надоел. Это была одна из тех вещей, которые постоянно подзаряжают и никогда себя не исчерпывают.^{12}

Выплакавшись, Грейс отправилась в ванную, чтобы привести себя в порядок. Я ждал в спальне, рассчитывая продолжить наш разговор, но, вернувшись, она объявила, что должна бежать. Уговаривать ее было бесполезно. Она пообещала Грегу, что выйдет на работу, а обещание надо выполнять. Вчера он дал ей отгул, и было бы свинством злоупотреблять его хорошим отношением. Но мы не договорили, предпринял я последнюю попытку. Это может подождать до вечера, ответила она, и, словно в подтверждение добрых намерений, присела рядом и прижалась ко мне всем телом. Я в порядке, сказала она после долгой паузы. Эта ночь пошла мне на пользу.

После ее ухода я выпил свою утреннюю порцию лекарств и благополучно проспал до обеда. Единственным моим планом на день было дождаться Грейс. Она обещала, что наш разговор будет продолжен, а обещание надо выполнять, и я надеялся вытянуть из нее сегодня всю правду. Не скажу, что я был настроен очень уж оптимистично, но следовало идти до конца, и будь что будет.

Небо было ясное, температура упала ниже десяти градусов, в воздухе впервые запахло зимой. После того как мой обычный распорядок сбился, я был в неважной форме: меня шатало, я задыхался, и каждое движение давалось мне с трудом. Как в первые недели после больницы, перед глазами плясали цветовые пятна, и мир дробился и качался. Я чувствовал себя уязвимым, самый воздух был чреват угрозой; вот сейчас дунет ветер и разрежет меня пополам.

В хозтоварах на Корт-стрит я купил новый тостер, и эта простейшая операция отняла у меня последние силы. Когда я наконец выбрал агрегат по сходной цене и вытащил деньги из бумажника, моя рука предательски задрожала, и на глаза навернулись слезы. Вам нехорошо? — спросила меня хозяйка лавчонки, толстуха лет шестидесяти с пробивающимися усиками над верхней губой. Все в порядке, пробормотал я, но прозвучало это, наверно, неубедительно, потому что она пододвинула мне стул и предложила стакан воды. Полутемная лавка, в которой она управлялась с мужем на пару, вид имела убогий, на многих полках, покрытых вековой пылью, — хоть шаром покати. Провести здесь еще какое-то время у меня не было ни малейшего желания. Я поблагодарил хозяйку за любезность, доплелся до выхода и не без труда плечом открыл дверь. На улице я постоял пару минут, втягивая в себя прохладный воздух, пока приступ не прошел окончательно. Задержись я в лавке — дело, скорее всего, кончилось бы обмороком.

В соседней забегаловке я взял кусок пиццы и кока-колу. Посидев и отдышавшись, я почувствовал, что силы начинают ко мне возвращаться. Раньше шести Грейс домой не вернется, значит, в запасе у меня еще два с половиной часа. От мысли закупить продукты и приготовить что-то на вечер я сразу отказался. Ужин в приличном месте мы тогда не могли себе позволить, и я решил заказать еду в тайском ресторане «Сады Сиама», недавно открывшемся на на Атлантик-авеню. Грейс, я знал, меня поймет. При любых разногласиях она всегда пеклась о моем здоровье.