Идеи в голову приходили самые разные, но Ромка тут же отметал их как несостоятельные. Самым реальным вариантом было попросить у кого-нибудь телефон и просто сделать один звонок Генке, чей номер Ромка знал наизусть. Но… Где была гарантия, что за этим занятием его не заметят те, кто крейсирует по этому рынку от прилавка к прилавку, от нищего к нищему, внимательно следя за ноздревским хозяйством? И если эти типы заинтересуются сделанным звонком, то как бы из Ромкиной попытки не вышло больше беды, чем пользы, и не только для него самого, но и для Айки с Геной. А Ромке сестра с зятем были в разы дороже, чем какой-то Кирилл, будь он хоть сто раз «душкой».
Но, с другой стороны, было невыносимо осознавать, что ты можешь предотвратить убийство, однако затягиваешь с предупреждением. И опять же, уличные камеры, по которым Генка все еще мог бы ноздревскую машину отследить… Записи на них не будут храниться вечно, так что шансы заполучить их будут таять с каждым днем промедления. А Генка, паршивец, если не ради дела, то хотя бы просто за продуктами соизволил бы на рынок сходить! Так нет же, такое ощущение, как будто они сейчас с Айкой дома вообще не едят!
— Вот, сынок! — отвлекая Ромку от его мрачных мыслей, рядом как-то неожиданно возникла пожилая женщина в простеньком цветастом платьице и немудреной соломенной шляпке. И с ридикюлем, наверное, еще советских времен. — Я уж думала, что пенсии не дождусь, на тебя тут глядя. Возьми, мой хороший. — Натруженной сухонькой ручкой она не в миску, а ему в руку быстро всунула купюру, свернутую в тугую трубочку, так что он даже не успел на это среагировать. — Убери сразу, чтобы никто не видел, а то ведь нынче всякий народ попадается. Ушлые люди и у инвалида не погнушаются деньги вытащить. А ты хоть купишь себе на них чего-нибудь сверх самого необходимого.
Опять! Да еще в такой момент, когда ему и без того тошно! Ромка невольно съежился. Уже не первый раз он становился на этом рынке объектом внимания сердобольных старушек. Милых, с ласковыми глазами и голосом, пытающихся добрыми морщинистыми руками сунуть ему денежку, оторванную от своей невеликой пенсии. Они это делали от всего сердца, ухитряясь просовывать свернутую бумажку даже в его сопротивляющиеся, крепко сжатые кулаки. Ведь не ведали, что он сидит здесь лишь ради того, чтобы их деньги каплей исчезли в том потоке, который тек Ноздреву в карман.
Но для Ромки это было слишком. Даже сейчас, когда он уже много чем смог поступиться. Но только не самыми основами собственной совести. Поэтому, даже рискуя попасться на глаза своим кураторам, он все равно брался убеждать этих бабулек, этих милосердных ангелов, чтобы они отказались от своей затеи. Вот и сейчас надо было приложить все усилия к тому, чтобы еще раз добиться успеха в этом деле, по возможности тихо и быстро.
— Мать, стой! — окликнул он, когда, быстро сделав свое доброе дело, женщина уже собиралась от него отойти.
— Что, мой хороший? — она взглянула на него через стекла старомодных очков.
— Забери! — взмолился он. — Быстро, чтобы никто ничего не заметил! Ты ведь не понимаешь: это все обман, бутафория! Смотришь ведь, наверное, передачи по телевизору?
— Да не может быть! — не поверила женщина. — Я-то ведь вижу, что ты не такой!
— Может, сам и не такой, да из той же компании. Вот поэтому и забери, не отягощай мою совесть. Прошу! — пытаясь как можно надежнее донести до нее эту мысль, он посмотрел ей прямо в глаза. — Пожалуйста, сделай милость!
В этот раз ему тоже повезло, убедил! Женщина нерешительно приблизила руку к его руке. Со вздохом облегчения Ромка быстро и незаметно передал ей купюру обратно, тихо при этом бросив:
— Спасибо, мать! А теперь уходи! В кошелек уберешь потом, когда окажешься подальше отсюда.
Когда платье ушедшей женщины затерялось в толпе, у Ромки отлегло от сердца: все-таки снова получилось не обобрать хорошего человека, пользуясь его добротой! И сколько еще людей, проходя мимо, искренне ему сочувствуют? Даже если и не решаются пожертвовать ему какую-то существенную сумму? И слава богу, что не решаются! Будь их, таких, тут много, Ромка, наверное, уже с ума бы сошел. И так-то паршиво!
Все еще пытаясь восстановить утраченное присутствие духа, он машинально поблагодарил очередного прохожего, бросившего ему в миску мелочь. Потом, пользуясь очередным затишьем, привычно убрал часть содержимого миски в карман. И снова застыл неподвижной статуей, глядя на которую трудно было даже представить, насколько неспокойно у нее внутри.
— Сынок, ну хоть пирожок-то возьмешь? — прозвучал рядом все тот же ласковый женский голос. Ромка оглянулся на упорную старушку, улыбнулся:
— Пирожок возьму… Спасибо! — кивнул он, принимая из ее рук еще теплую выпечку. И не один, а целых три пирожка.
— Вот молодец! И давай, ешь. А я пока тут постою, чтобы тебя кто случайно не побеспокоил. Меня-то можешь не стесняться!