Ночь печали

Кортес считал Ботелло прекрасным прорицателем, так как он предрекал победу во всех битвах и будущее богатство. Казалось, будто он, Кортес, и вправду рожден для того, чтобы стать повелителем.

— Куинтаваль представляет своего родственника Веласкеса, mi amigo. Но он говорит… как бы это сказать? Куинтаваль человек чести — это уж точно, но он не жаден и не алчет богатств для себя или губернатора Веласкеса. Он обеспокоен боеспособностью наших войск, он считает, что у нас недостаточно солдат для выполнения поставленной перед нами задачи.

— Ах он подлец! Все понятно. Он пытается разжечь бунт. Черт бы его побрал!

— Он говорит вслух о том, о чем думают многие. Солдаты боятся. Они обеспокоены.

— Плевать я на это хотел, хоть бы и сами святые заплакали. — Кортес придвинулся к Ботелло поближе. — Я хотел сказать тебе две вещи, Ботелло. Это ты задержал нас здесь, когда все хотели идти в поход. Мы сидим здесь и ждем твоих обещанных «знамений». Каждый день, проведенный в Семпоале, — это потерянное золото, и, знаешь ли, Ботелло, тебя можно заменить. — Кортес сказал это для того, чтобы разжечь в цыгане страх, чтобы он не становился слишком самоуверенным и наглым.

— Сеньор Кортес, неужели есть другой предсказатель, способный заменить меня?

— К слову о Куинтавале, наказание за измену должно быть оправданным. Не стоит начинать экспедицию с сотворения мучеников. — Кортес не любил прислушиваться к словам собеседника.

— Измена — это вовсе не то слово, которое я употребил бы в данной ситуации, друг мой.

— Я наблюдал за ним, Ботелло. Иногда людям стоит подать пример.

— Но бывает и такое, что небольшие расхождения во мнениях рассеиваются, словно тучи на небе.

— Ты хороший парень, Ботелло, может быть даже слишком хороший для того, чтобы у тебя все было в порядке.

Кортес хотел сказать «хороший христианин», но Ботелло, этот чернявый цыган, если и не был язычником, то уж точно не истинным верующим. Кортес заметил, что, в какой бы комнате Ботелло ни селился, он ставил там алтари из маленьких травяных венков и кусков ткани, в которых могли быть завернуты реликвии — кости святого, щепки Истинного Креста, — если бы Ботелло был христианином. Впрочем, Кортес сомневался насчет реликвий, он считал, что эти клочки ткани наверняка лишь клочки платья матери Ботелло, а может, даже нечто более страшное и отвратительное, например обрывки платья проклятой ведьмы. Однажды Кортес увидел, как Ботелло спит жарким вечером, а у него на лице загорают крошечные зеленые ящерицы. Тогда Ботелло улыбался.

— Людям скучно, aburrida^[43]. Да и мне надоела Семпоала. Мы становимся неженками. — Куря измельченный табак, завернутый в большой высушенный лист, Кортес любил вынимать этот сверток изо рта, глядеть на его тлеющий край и легонько стряхивать пепел. — Мы скоро растолстеем, как касик. Мы проводим наши дни здесь, находясь вдали от столицы. Мы тут сгнием.

Недавно Кортесу приснился кошмар, в котором он покрылся травой с головы до пят.

Ботелло открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Ему не хотелось воевать.

— Не следует торопиться, не так ли? Ты об этом думаешь, Ботелло? Не стоит быть жестоким с Куинтавалем? «Piadoso^[44], Кортес». На самом деле, Ботелло, я не хочу зла. Это же я, Кортес, твой командир, Кортес, твой друг, друг моих солдат.

Ни к чему путать этого беднягу Ботелло, быка Ботелло, буку Ботелло. В детстве Кортес однажды стал свидетелем того, как быка заставили сражаться с медведем. Медведь победил.

— Я не хочу зла, Ботелло, и ты это знаешь. Завтра увидимся, да?

После разговора с Ботелло, Кортес направился в свою комнату, встретив, конечно же, Берналя Диаса. Летописец, когда он не находился в комнате Кортеса и не сидел там на трехногом стуле, обычно устраивался на камне у входа в покои Кортеса.

— Что случилось, господин?

— Ничего, Берналь Диас. Ничего. Я просто хочу у тебя кое-что спросить.

Кортес повел своего верного последователя в комнату и, усевшись в дантовское кресло, вытянул ноги.

— Господин?

— С кем дружит Ботелло?

— С Франсиско, монахом, Аду, негром, Малинче, переводчицей, Малинче la Lengua^[45].

— Они называют ее «язык»?

— Ну некоторые называют.

— А что ты скажешь о Ботелло? Что он любит?

— Он любит некоторые травы, семена, грибы…

— Как ты считаешь, Ботелло можно доверять? — махнул рукой Кортес, перебивая летописца.

Он прикоснулся к своему гульфику. Сейчас, когда не было нужды таскать на себе броню, Кортес носил матерчатый гульфик, но тот все равно давил на бедра и сжимал член.

— Можно ли доверять Ботелло? Насколько я знаю, да, господин.

— Приведи, пожалуйста, Куинтаваля.

— Что-то случилось?

— Иди, Диас. Приведи Куинтаваля. Немедленно.

Кортес сам удивлялся тому, как ему удавалось терпеть Берналя Диаса, этого чудовищного зануду. Ну и ладно. Встав, Кортес обошел стол, на самом деле являвшийся лишь доской, положенной на два ящика из-под вина. Здесь, в комнатах на первом этаже дворца касика Семпоалы, не было ни дверей, ни занавесок, здесь не было ничего, что обеспечивало бы уединение. Это считалось нарушением приличий.