Ночь печали

Сорок всадников охраняли подступы к лагерю врага.

Альварадо было жаль Нарваэса, которому выкололи глаз, и он думал о склизком глазном яблоке, насаженном на острую пику. И разве Кортес только что не написал ему о том, как взял этот лагерь? Окружил, захватил, подавил там бунт, победил и уничтожил — я побеждаю, ты проигрываешь, мы все умираем.

Мы надели на Нарваэса кандалы и приставили к нему охрану, но этот одноглазый предводитель бунтарей по-прежнему ждет, что солдаты спасут его.

Кроме того, Кортес упомянул о негре по имени Гвидела, приехавшем с Кубы, который заболел оспой. Ужасно.

Мы били в литавры, играли на дудках и тамбуринах. Затем мы немедленно отправились к берегу, чтобы снять с кораблей паруса, весла и все необходимое. Честно говоря, люди, которые изначально были нашими врагами, стали друзьями, ведь, как и во всем мире, если человеку пообещать золото, он забудет, зачем его прислали. Не потребовалось много времени на то, чтобы убедить их опустить оружие и присоединиться к нашим героическим войскам, встать с нами плечом к плечу, так что теперь наша армия испанцев стала в три раза больше. Берналь Диас все подсчитывает.

Твой брат по оружию, команданте капитан-генерал мэр Веракруса Эрнан Кортес

Альварадо даже не знал, что и думать об этом письме. Стычка, выигранная война? Кому-то выкололи глаз, но как насчет потерь? Эпическая победа на фоне чудовищного дождя, светлячков, мушкетного огня, разбитой брони, лошадей, бивших противника копытами, чтобы выжить самим. Обычные преувеличения и прославления, героические свершения, но никакой точности. Все это попахивало стилем Берналя Диаса. И ни слова о том, когда они вернутся.

Тем временем он, Альварадо, верный слуга команданте, должен был прибыть в Теночтитлан на завершение праздника. Предстояли визиты правящей элиты и касиков, праздничный ужин и танцы. Офицеры надевали на этот праздник доспехи и шлемы с плюмажем, Агильяр ходил в бархатном берете и обвисших штанах, сделав себе прическу как у индейца. Офицеры носили мечи на перевязях с кисточками, некоторые ехали верхом, а в центре двигался Моктецума, казавшийся в славе своей повелителем, а не пленником. Это напоминало карнавал, маскарад, когда в полночь все открывали свои лица, вот только испанцы останутся волками в овечьей шкуре, делая вид, что они гости, а не завоеватели и освободители, а не поработители.

Глава 34

Той ночью Альварадо вывели из себя в первую очередь музыка и танцы, ставшие кульминацией празднования, посвященного богу Тецкатлипоке. Целый день ему пришлось выслушивать речи на языке, которого он не понимал, а потом он был вынужден смотреть на танцы, проходившие в коатепантили — узком помещении с высокими стенами, напоминавшем площадку для игры в мяч. Звуки не растворялись в ночном воздухе, а оказались загнанными в ловушку и отскакивали от стен тысячами осколков эха. Низкое гудение диссонансом взрезали звуки пяти нот флейты. Громкая музыка впивалась в уши Альварадо, словно сотня иголок. Индейцы отбивали зазубренными при помощи ракушек костями низкий ритм, от которого у Альварадо болели зубы, а о том, что это были за кости, он и думать не осмеливался. Все эти звуки, запахи и движения, истязавшие его органы чувств, скапливались в его голове, словно это была не голова, а муравейник красных муравьев, бегавших между кожей и черепом. Гонг звучал, словно предзнаменование смерти, а адский барабанный бой напоминал ему обо всех неприятностях в жизни: боли перед сном, случаях, когда его желудок отказывал на глазах у всех, жажде, сжимавшей его язык, и о том, как на побережье песок попал ему в гульфик.

— Который час, Нуньес?

— Девять вечера, господин.

Нуньес знал, что ему не следует оставлять Кай одну во дворце, но всех офицеров обязали посетить церемонии, надев сверкающую броню. Нуньес тоже принарядился бы, если бы имел что-то, кроме своих штанов до колен, рубашки, туники, пояса, сумки с инструментами и сумки с часами.