Ночь пяти стихий

Картанаг начал выкрикивать заклинания. Из последних сил он загонял демонов обратно. И чувствовал, что не успевает. Круг слабел слишком быстро.

Он продолжал шептать заклинания. Круг погас… Все, теперь нечисть не держит ничего.

В полузабытьи он продолжал творить волшбу.

И демоны не вырвались. Он успел закрыть ворота прежде, чем круг рухнул.

Он очнулся на полу. Рядом лежал Пантеомон. На кресте висел труп Элимоноры.

Картанаг поднялся, постоял, шатаясь, потом нагнулся над Пантеомоном. Похлопал по щекам. Шпион был жив. Он задышал чаще. Лицо стало вновь розовым. Зеленоватая бледность сходила.

– Ты не выпустил их, хозяин? – прошептал он.

– А как ты считаешь? Глупец.

– Не выпустил.

Пантеомон приподнялся. Съежился, на глазах выступили слезы.

– Что тебя удручает, мой друг?

– Ничего, хозяин.

– Страх лишил тебя воли?

– Нет, хозяин.

– Слабость рождает предательство, мой друг.

– Как ты можешь, хозяин?

– Надеюсь. У нас много работы. Нам предстоит прибрать Саамарит. Мне не нужны те, кто слаб. Мне не нужны предатели.

– Ты не усомнишься в моей верности.

– Надеюсь. Или ты верен. Или ты мертв… Я люблю тебя, Пантеомон. Ты дорог мне. Поэтому можешь стать следующим говорящим. Место на кресте найдется всегда…

РУСЬ. ВОЕВОДИНЫ ЗАБОТЫ

Приказная изба, в которой сидел воевода и вершил дела, располагалась в самом центре деревянного кремля рядом с каменным пятиглавым собором – предметом гордости местных жителей. Строился собор на деньги купцов – те неожиданно загорелись мыслью перещеголять другие города, которые, может, и населением поболе будут.

На площади перед избой заплечных дел мастер порол розгами нерадивого должника, не внесшего вовремя деньги. Палач относился к порученному заданию прилежно и добросовестно, орудовал своим инструментом ловко и справно. Тот же, кого пороли, столь же прилежно был занят тем, чем и положено быть занятым человеку в его положении – громко стонал и после каждого удара вскрикивал что есть мочи. Пощады не просил – бесполезно, да и не положено.

Народ толпился перед воротами воеводиной приказной избы. Так было принято, что за забор пускали только лишь по приглашению дьяка. Люди были ко всему привычные. Иные с жалостью, иные с любопытством взирали на порку ну а некоторые незаметно потирали спину, думая о батогах, которые проходились по ним в прошлом, или о тех, которым суждено пройтись по их спинам в будущем. Быть поротым по гражданским законам вовсе не считалось зазорным. А если тебе, будь ты хотя б и знатного рода-племени, батоги назначал сам царь-батюшка, почитали их за честь, считали свидетельством заботы монаршей.

Больше ждущих волновали свои собственные дела, и мысли у многих были невеселые. Ведь воевода был человек суровый, и суд порой вершил не только правый, но и жестокий. Обязанности судебные этот государев слуга уважал, и редко случалось, чтобы в отведенное на это время он отвлекался на что-нибудь другое. Но сегодня он заперся в избе, приказал всем посетителям ждать, а сам битый час сидел и беседовал с губным старостой. Кто встречал воеводу, тот говорил, что вид он имел взволнованный. Известно, ежели он в дурном расположении духа, то простому народу ничего, кроме неприятностей, ждать не приходится..

– И чего-то они там все говорят и говорят? – недовольно произнес низенький, упитанный купчина, пришедший сюда по делу о взыскании денег с должника. В его кармане позвякивали монеты, необходимые для того, чтобы поднять настроение воеводе и придать ему расположение к просителю. Ну а свидетелями купец давно заручился, хоть тоже недешево обошлось.

– Может, опять война началась, – обеспокоенно сказал худой, как щепка, стрелец, прислонившийся к забору.

– Да какая там война?

– Может, опять польский царь с войском идет?

– Не, не пойдет. Он уже свое получил, – встрял в разговор белобрысый мужичонка.

– Зачем нам война? – рассудительно произнес купец. – Опять поляки придут, разор наводить будут, все дела наши купеческие порушат. Не, нам война не надобна.

– Так война тебя и спросит. Сама придет… Порка перед избой закончилась, беднягу обелили холодной водой из ведра, и он сам, без посторонней помощи, поднялся на ноги. Это означало, что отделался он легко. Нередко бывало, что после таких наказаний люди отдавали Богу душу, что, впрочем, мало кого смущало. Ежели заслужил, то получи сполна, а выживешь или нет – Господь рассудит. Покачиваясь, как пьяный, и глупо улыбаясь, наказанный побрел прочь, прямо к кабаку, где хотел надавить на жалость, демонстрируя свои раны, и напроситься на бесплатную выпивку. Обиженных на Руси всегда жалели.