Ночь последнего дня

— Поточнее я уж не помню. Короче, сама не поняла как, а вдруг оказалось, что мы уж о тебе говорим.

— Говорили-то чего?

— Спросил, знаю ли я тебя. Само собой, говорю, она к Виссариону ходит, на рояле играет, но все интеллигентное, хотя я больше «Таганку» люблю. Жалостливая песня, так душу рвет, не поверишь, каждый раз слезы на глазах сами наворачиваются.

— Я тебе ее пять раз сыграю, плачь на здоровье, только не отвлекайся.

— Короче, спрашивал: с кем живешь, что да как? Телефоном твоим интересовался и адресом. Я в отказку, откуда, говорю, мне телефон знать, а про дом сказала. Да он и сам про него знал, я только квартиру назвала. Не я, так соседи, все равно вызнает. Дал еще сотню и просит: ты, говорит, помалкивай, и никакой тебе любви. Смекаешь? Ясное дело, что с придурью мужик. Я думала-думала и решила тебе все рассказать, душа-то болит. Ясно, что псих. Не убьет, так ограбит, не зря ж про квартиру спрашивал. А мне зачем грех на душу? Вот я и…

— Когда это было?

— Во вторник. Колька мой запил и пропал, как раз со вторника и пропал. На ипподроме его видели, с Зинкой-певицей, шлюхой из «Летучей мыши». Клейма негде ставить, а она из себя порядочную гнет. А этот козел ел-пил, шлялся на мои деньги, а теперь… Выгонит она его, назад не возьму. Мне хоть пусть в ногах валяется, хоть что… Все, кончилось мое терпение. Чуть что, так к этой твари бежит, глаза б ей выцарапала, так ведь здоровая, сволочь, как слон. Но ничего…

— Мужик как выглядел?

— Который?

— Тот, что про меня расспрашивал.

— А-а.., ну, взгляд такой.., неприятный. Глазки глубоко сидят и рядом. И буравят, и буравят… А так, нормальный мужик. Если б не маньяк, так даже симпатичный.

— Рост, телосложение, цвет волос, глаз, нос большой или маленький, во что одет? — засыпала я Любку вопросами. Та, приоткрыв рот, смотрела на меня с томлением и вроде бы готовилась разреветься. — Давай по порядку, — вздохнула я.

Если верить Любке, мужик был лет сорока, выше среднего роста, средней комплекции, сутулый, шатен, глаза вроде карие. Нос обыкновенный, а вот рот маленький, точно у бабы. Никаких особых примет.

— И знаешь что, — немного подумав, изрекла она. — Сдается мне, прячется он. А вот теперь мне даже кажется почему-то, что он тебя раньше знал, что знакомый твой давний.

— С чего вдруг?

— Ну, похоже… Уж и не знаю, как объяснить. Выспрашивал, а морда грустная такая. И как я про Ника сказала, ну, что он у тебя частый гость, он вроде как расстроился. Я вот что думаю, может, и не маньяк он вовсе? Может, любовь твоя какая давняя? Сел в тюрьму, вышел, а у тебя уже другой. Мы ведь, бабы, сами хороши, редко какая по-настоящему ждать умеет, а мужики, они ведь тоже люди, и душа, поди, у них болит. Каково узнать-то…

— Заткнись, пожалуйста, — попросила я. — Нет у меня старых знакомых, которых я из тюрьмы не дождалась.

— Да? Ну и хорошо. Тогда выходит, что маньяк. Ой, только чего ж тут хорошего?

Честно говоря, при упоминании о «старом знакомом» сердце у меня заныло, что было и неожиданно, и неприятно, потому что я некстати вспомнила Пашку. Однако маловероятно, что он был в тюрьме. Ник бы наверняка мне об этом сообщил. И в город он вряд ли вернется. Хотя, как знать, времени прошло много, и его предполагаемые разногласия с тем же Ником потеряли свою актуальность. За эти годы он мог очень измениться, и от былой красоты могло ничего не остаться. Но близко посаженные глаза это не про него. Хотя принимать Любкины слова всерьез… Скверное чувство меня не оставляло, и чем дальше, тем сильнее оно становилось. Понаблюдав за эффектом, который произвел на меня рассказ, Любка, повторив: «Выходит, маньяк», отбыла в неизвестном направлении.

— Что она тебе напела? — спросил Виссарион, дождавшись, когда за ней закроется дверь.

— Маньяков боится, — вздохнула я. Любкины страхи были общеизвестны, если ей верить, маньяки в нашем городе водились в изобилии и по неведомой причине тянулись к ней, как алкаш к бутылке. Маньяками она беспрестанно пугала всех, но особенно, конечно, себя. Хотя лично я ни о каких маньяках не слышала, а если они и обретались по соседству, то вели себя смирно.

— Кто-то действительно тобой интересовался, — взглянув на меня поверх очков, заметил Виссарион.

— Откуда знаешь? — насторожилась я.

— Люди говорят, — пожал он плечами. — На улице нет секретов.

— Тебя тоже выспрашивали?

— Меня только твой новый знакомый. А вот девкам вопросы задавали. Молдаванке, к примеру. Она, кстати, того мужика с Гороховым видела. А тот ведь вроде помер?

— Ага, — сказала я, устраиваясь за стойкой напротив него. — Это меня очень интересует.

— К Молдаванке подсел в баре мужик, похоже, тот же самый, что и к Любке подкатывал. Налил водки, о тебе выспрашивал. Чем занимаешься, с кем встречаешься… А до того она его с Гороховым видела в том же баре.

— В каком? — нахмурилась я.

— В «Тройке», забегаловка на углу Конной.

— Там, где тир?

— Точно. Думаю, недруг у тебя объявился, — глубокомысленно изрек Виссарион.

— Почему сразу недруг?

— А друзьям прятаться ни к чему.

— Можешь узнать, что за тип? — подумав, спросила я.