Ночь предопределений

Он провел по щекам ладонью, словно что-то стирая с них, — что?.. Под пальцами свербило от песка, спекшегося в тонкую корочку. Он достал платок и обтер лоб, подбородок, выскреб углубления ушных извилин, куда тоже набился песок.

— А не суйся, — приговаривал он, идя по коридору, — не суйся куда не просят… Получил?.. И поделом тебе, поделом… — Он шел, протянув руки вперед, пришаркивая ногами по неровным, кое-где подгнившим и прогнувшимся доскам пола, чтобы не споткнуться впотьмах. — Поделом… — Сказанное Айгуль было так нелепо, что он не только возмущения не чувствовал, даже досады, просто забавно было думать, каким он представился, отразился — в ее глазах…

Нет, досаду он все-таки испытывал. И щеки — там, где скулы — с чего бы?.. — покалывало, жгло.

Он миновал пустую прихожую с чадящей лампой. (Где же Рымкеш? — подумал он, прикручивая фитиль, отчего в прихожей сделалось совсем сумеречно). Добравшись до кают-компании, он пошарил в темноте, отыскивая ручку, и толчком открыл дверь.

Было уже поздно, он не рассчитывал, что застанет здесь всех, исключая разве что геолога. Впрочем, геолог был не в счет… И Карцев, и Вера, и Бек, и Рита, и Спиридонов — вся их «семейка» (откуда-то вдруг вывернулось это словцо…) было в сборе, и все тут же смолкли и повернули к нему головы, как если бы его ждали, его или то, с чем он пришел. Там, где раньше сидел бородач а-ля Эффель, у самовара, восседал Гронский, в руке у него тускло поблескивал мельхиоровый подстаканник. Он тоже повернул к Феликсу голову на толстой короткой шее, вернее — развернулся в его сторону всем корпусом.

— Так что там? — спросил Карцев.

Феликс опустился на пододвинутый табурет.

— Не осталось ли у нас чего-нибудь? — спросил он.

— Увы! — всплеснул руками Спиридонов с видом крайнего отчаяния. — Увы!

Однако им с Ритой, тут же захлопотавшей, удалось выдоить из опустевших бутылок с четверть стакана.

— Так что же? — повторил Карцев.

Феликс пригубил и подержал вино во рту, словно стремясь растворить и смыть неприятный осадок.

— Все отлично, — сказал он. — Все идет отлично.

— То есть?..

— Наш статистик крепок, как утес. Как скала… И не из ракушняка, а из чистого гранита.

— Чего же он хочет?..

Феликс пожал плечами.

— Справедливости, — сказал он. — Истины… Еще кое-каких пустяков.

— Фе-но-ме-наль-но! — Карцев покачнулся — взад-вперед — вместе со своим табуретом. — Фе-но-ме-наль-но… — скандируя слоги, повторил он.

— Какие же вы оба… — сказала Вера, задумчиво переводя глаза с Карцева на Феликса. — Оба, оба…

Она сидела у стола, подперев обеими руками подбородок; на ее наивном кукольном личике к всегдашнему, как бы застывшему выражению удивления прибавился испуг, почти страх.

Гронский с шумом отхлебнул из стакана. Казалось, он был целиком поглощен чаем. Перед ним лежали щипчики, на розетке был горкой насыпан колотый сахар. Он пил вприкуску.

— Ну, писатель-то здесь причем? — сказал Карцев, широко и язвительно улыбаясь Вере. — Господин писатель тут вовсе даже ни при чем… — Он подмигнул Феликсу. — Они гуманисты… Вокс гуманум… Это разве что мы, грешные… Которые в Беловодию не веруем, а заместо нее проектируем для людей дома с мусоропроводами и санузлами…

Скорее всего, тут было продолжение какого-то спора, возникшего в его отсутствие и успевшего накалить Карцева. Он протянул Феликсу руку:

— Хотите пари?..

Он это сказал, обращаясь к нему, но как бы и не только к нему.

— Пари?..

— Ну, да, — сказал Карцев. Ладонь его ребром уперлась и стол. — Пари.

— Да какое пари-то?..

Он пьян, подумал Феликс. Хотя с чего бы? Вина было маловато…

— А такое, — сказал Карцев, — что этот ваш утес… эта ваша скала, которая из гранита… Что не из какого она не из гранита, а совсем из другого стройматериала… Который идет не на памятники, а на живых людей!..

Гронский причмокнул, всасывая чай через кусочек сахара, зажатый в мясистых губах.

Феликс поймал на себе выжидающе-наблюдательный взгляд Бека.

— Пустые хлопоты, — сказал он. — Темиров от своего не отступит. Это не стройматериал, о котором, конечно, вам легче судить… Это натура. Да и какое тут возможно пари?.. Как вы собираетесь доказывать?..

— Это уж наше дело, — со смешком произнес Карцев. — Верно, Геннадий Павлович?

Гронский ничего не ответил. Он сосредоточенно прихлебывал, чай, скосив оба глаза внутрь стакана.

Феликсу снова показалось, что до него здесь шел какой-то разговор, теперь он слышал его отголоски.

— Да, — сказал Карцев, ничуть не смущенный молчанием Гронского, — это уж наше дело… Так пари?

Он всё еще не убирал руку.

Феликсу томительно захотелось размахнуться и сбросить ее со стола.

— Это фантастика, бред, — сказал он. — Во всех отношениях бред.

— Бред?.. — подхватил Карцев. — Не бред, а опыт. Назовем это так: опыт, эксперимент.

Без очков его лицо выглядело сейчас плоским, как доска, в которой железным прутом прожгли две дырочки. Феликс искал на нем усмешки, розыгрыша…

— Вы спятили, — сказал он.

— Ничуть. Просто сначала вы с ним говорили, теперь мы поговорим. И только…