Ночь предопределений

Они с Беком и Сергеем стояли в полушаге от разлома. Феликс подумал, что гигантское плоское плато, по которому они ехали весь день, здесь напоминает «наполеон», из которого аккуратно вынули середину. Сергей сложил в рупор ладони и крикнул. Спустя несколько мгновений, уже отделившись от его голоса, по каньону запрыгало эхо, зловеще играя, вступая в перекличку с самим собой. Оно скакало, как скачет шарик на поле настольного биллиарда, ударяясь в барьер и перегородки… Феликс усмехнулся сравнениям, которыми невольно пытался придать каньону, подавлявшему своими размерами, более уютный, домашний масштаб.

— Осторожней! — крикнул Чуркин, когда Феликс направился вдоль каньона. Феликс не понял, от чего тот хотел предостеречь, но отодвинулся от края — и потому, что не был склонен к лихому молодечеству, и потому, что его все-таки поташнивало от высоты.

Однако сделав несколько шагов, он вдруг отпрянул назад. Прямо перед ним, пересекая ему дорогу, в каньон, как в реку ручей, впадала расколовшая землю трещина. Она была такой узкой, что заметить ее можно было лишь подойдя почти вплотную, — всего-то, наверное, в полтора или два размашистых шага. На небольшом отдалении она смахивала на продолговатую впадину, на ров или ложок. Только при взгляде, брошенном внутрь, ложок оборачивался той же, что и каньон, пропастью, вдобавок зажатой между двух стен и оттого еще более головокружительной. Место, где все они стояли, было чем-то вроде мыска, одной стороной зависшего над трещиной, другой — над каньоном.

Еще не успев перевести как следует дух от внезапно открывшейся высоты, все столпились у трещины. Обе стены были такие ровные, будто нож, всаженный в земную толщу, вспорол ее одним рывком.

— М-мда, хороша дырка, — пробормотал Карцев, подойдя к самому краю. Он поискал взглядом вокруг, выдернул из спекшейся земляной корки небольшой камень и швырнул в пропасть. Все прислушались, но не уловили ни звука.

— Глыбко… — вздохнул Спиридонов. — Глыбко, мамочка родная… — И передернул костистыми плечами.

— Карст. — Чуркин кивнул на трещину с тем затаенным самодовольством, с каким хозяин представляет гостям собаку редкой породы. — Карст…

— Странное дело, — проговорил Карцев задумчиво. — Меня с давних пор забавляет один психологический парадокс… Взять эту вот щелочку… Ведь отмерьте такое расстояние на земле — каждый запросто его перепрыгнет. А тут — нет, шалишь!.. Почему?

— Ну как — почему? — Рита удивленно вскинула бровки. — Потому что — долго падать, вот почему!..

А в самом деле — почему? — подумалось Феликсу.

— Мало ли что… — бормотнул Спиридонов. Он уставился на свои длинные ноги, на разлом, зиявший в двух или трех шагах, как бы соразмеряя то и другое.

— Все-таки риск, — Чуркин поскреб в бороде. — Оно конечно… Да все-таки риск…

Все заговорили, заспорили, пытаясь объяснить — почему, и на нем, на этом «почему» только и сосредоточились, как-то в голову никому не приходило, что на вопрос Карцева, явно несерьезный и даже шутейный — хотя сам Карцев, задавший его, ни разу не улыбнулся — могут быть и другие ответы, и Феликсу тоже ничего такого не приходило, кроме объяснений, почему это невозможно, то есть взять и прыгнуть, перескочить через пропасть в полтора-два метра шириной, настолько тут все было ясно — до той минуты, мгновенья, когда его кольнуло, как пикой, копчиком пики, стремительно пронзившей пространство… Он был остро заточен, этот кольнувший его наконечник, и раскален вдобавок, — по крайней мере, так ему показалось, когда Айгуль отвела свой прищуренный взгляд, а след от него остался, как от ожога.

Остальное было вроде штурмовой полосы, когда все позади — и ползанье по-пластунски, под распяленной на колышках проволокой, и «штыковой бой», и «стенка», и впереди только ров, и прыжок, при котором так легко свалиться на дно и свернуть себе шею. Но какой-то удивительной силой каждого выносит на ту сторону, и еще перед прыжком, перед пружинистым, яростным, отчаянным толчком ты знаешь наверняка, что вынесет, и все тебе нипочем!..

Уже стоя на твердой, прочной земле, запоздалым, задержавшимся в памяти кадром Феликс увидел внизу, под ногами полоску, — мерцающую, светлую, как ручеек…

На той стороне галдели, перекрикивали друг друга, он ухватывал отдельные слова («Цирк! — взвизгнула Рита. Просто цирк!..» Карцев, никого не стесняясь, длинно и грубо выругался. Что-то бормотал Жаик, губы его тряслись).

А в нем все еще было — полет, паренье над бездной…

— … обойти! — разобрал он, наконец, слова Чуркина, тот их выкрикивал, как будто между ними было большое расстояние и Феликс мог его не услышать. — Обойти! Там трещина кончается!.. — Он прискакивал от возбуждения, брюки у него сползли ниже пупа, он их не поправлял, не заправлял короткой, выбившейся из-за пояса рубашки. — Дважды судьбу не испытывают!..

Именно поэтому… — подумал Феликс.

Оттеснив Чуркина, вперед выступила монументальная, громоздкая фигура гипнотизера. Гронский единственный из всех был спокоен — или хотел казаться спокойным.

Глаза его сверлили Феликса из-под тяжелых, повелительно сомкнутых на переносье бровей.