Ночь птичьего молока

«Ну, уж теперь я точно заживу по-человечески. Бесплатный стол, понимаете ли, пей-ешь, что душа пожелает! Сказка!.. Денег останется - куча! Тут-то я и теле­визор наконец особо-плазменный куплю, японский - видео с порнухой! - и музы­кальный центр хороший, импортный, конечно, и костюмов себе нашью - на каж- дый день по костюму, и квартиру новой мебелью обставлю, да не какой-нибудь, а все импортной опять же, наимоднейшей, а чуть позже хатку обустрою, чтобы было комнаток пять-шесть, ну, и дачку отхвачу в хорошем месте, где большие шишки отдыхают, книги у барыги подберу толковые, ковры кругом настелю - пусть все видят, что и мы не лыком шиты, с ускорением живем, по рыночным за­конам! - и картины по стенам развешу, а жене я куплю шубу соболиную, и из пес­ца в придачу, броши всякие, колечки да браслеты, а там, глядишь, и на автомобиль заморский поднакопится - эх, вот красота начнется, все от зависти лопнут, только и разговоров будет: “О, Семибратов не простак, живет умеючи, законно, ему в рот палец не клади!” - а все почему? - да потому, что скатерть-самобранка у него, чудо, жар-птицу в руках своих держит, заработал, понимаете ли, заслужил!..»

Наконец добрался он до дома и остановился, гадая, явились гости или еще нет, - от этого зависело многое, и в частности, в какой форме следует подать свое приобретение.

Семибратов форме, пусть даже пустяковой, всегда придавал немалое значение.

Как говорится, знал, что делал.

Налетел порыв холодного ветра и взмел возле ног Семибратова легкую по­земку.

Василий поежился и счастливо хихикнул. Потом толкнул парадную дверь и во­шел в подъезд.

В подъезде стоял терпкий елочный запах, и весь кафельный пол был устлан зеленой хвоей, в тусклом свете лампочки похожей на кучки обгорелых спичек.

Засунув палец в отверстие почтового ящика и не обнаружив никакой запоз­далой корреспонденции, Семибратов беззаботно засвистел, умеренно фальшиво выводя мотив какой-то модной песенки, которую трижды на день передавали по радио вот уже целую неделю, затем еще раз ощупал заветный сверток и лишь тогда направился к лифту.

Однако лифт не работал, что, впрочем, с ним случалось часто, и Семибратову пришлось пешком подниматься на шестой этаж, и на всем пути его преследовал одурманивающе-сочный запах свежих елок, а из квартир тем временем летели музыка и шум предновогодней суеты.

Возле своей двери, тяжко отдуваясь, Семибратов чуть замешкался, прислушал­ся, потом довольно кхекнул и вонзил в замочную скважину ключ с подвешенным брелком - космической ракетой на цепочке, чисто бронзовой, как уверяла этикет­ка в магазине.

Он на цыпочках вошел в переднюю, неслышно притворил за собою дверь, ски­нул на вешалку, уже забитую чужими манто и разностильными дубленками, свое старенькое, в мелкий ворс, пальто и кроличью - под пыжика - ушанку и с воплем: «Катенька, а вот и я, чтб я тебе принес!..» - влетел в столовую (она же спальня и она же кабинет), где за раздвинутым столом, рядком выглядывая из-за дорогих фужеров, нового пузатого электросамовара и свечей в подсвечниках, торчали улыбающиеся головы гостей.

Тут все повскакивали с мест, едва не своротив разряженную елку до потолка, и, строя радостно-умильные гримасы, разом затараторили:

- А вот и сам, а вот и сам!..

- Ну, почему так долго, друг любезный? Ведь, согласись, не очень-то прилич­но...

- Именно! Назвал гостей - все ждут, волнуются... Проголодались, между про­чим!..

- Х-м, а я тут, знаешь, всем наговорил, что ты, голубчик, к ночи заблудился!.. Да! Уже того-сь, должно быть, - вот и заблудился...

- Тихо, граждане-друзья-товарищи, а также леди и другие господа! - восклик­нул Семибратов твердо. - Что за разговоры?! Ничего страшного. До Нового года - еще два часа. А Катенька знает, почему я задержался... Я подарок ей искал - весь вечер, так-то! И, поверите, - нашел! Вы сроду ничего такого не видали! И - р-раз!..

Он с разбойным видом ухмыльнулся, выхватил спрятанную за спиною ска­терть и развернул, взмахнув ею, будто флагом, над головой.

- Н-эм... скатерть... - разочарованно-уныло констатировал кто-то.

- И не новая как будто... - с неподдельной грустью подхватили из угла.

- Васенька, она льняная? Или не льняная, а - особенное что-то? Где достали?

- А вы взгляните-ка на петухов! Это же роскошь! - раздался мужественный баритон. - То, что надо! Крестьянские узоры, народный орнамент!.. Я припадаю, созерцая их, к истокам, наполняюсь новой силой, я торчу в своем природном естестве!.. Какая красота!

Супруга Семибратова молчала, и на лице ее ясно было написано не то чтобы презренье к мужу-простофиле, но некое разочарование, сплавленное со злостью: дескать, нашел, чем похваляться, подумаешь, скатерть - эка невидаль, даже в та­кой чудесный праздник не сподобился придумать ничего путного, а ведь к себе, поди ж ты, и забот, и ласки требует... Срамиться только и горазд... Растяпа!

- Катенька, - томно сказал Семибратов, - ты не думай... Я обегал весь город...

В комнате повисла неловкая тишина.