Ночь с четверга на пятницу

Тураев смутно помнил, как натягивал куртку и брюки, как ловил на диване скользкие подушки, потому что сон одолевал его со страшной силой. Он лёг и сразу же вырубился, как под наркозом, и лишь потом вспомнил, что не спустил в ванне воду. Ладно, что свет погасил и запер входную дверь. Его одежда горкой лежала на крышке стиральной машины, а зимние сапоги, воняющие бензином, валялись посреди прихожей.

Зная, что без предварительного звонка гости не явятся, Артур решил немного поваляться, отдохнуть от трудов и волнений. Дискеты с «досье Вороновича» при нём уже не было. Теперь она лежала в автоматической камере хранения на Ленинградском вокзале, и не одна, а кейсе с другими документами, содержащими ничего не значащие сведения. Эти бумаги и диски остались после того, как Яков Райников, Лёвкин дядя, выстроил новый дом в Колюбакино. Там же, в симпатичной, совсем европейской вилле, они и встретились два раза — после Лёвкиных похорон и в день его рождения, двадцать шестого января.

Дом Якова Райникова был убран в стиле модного нынче экологического фитодизайна. Сухие травы, злаки украшали интерьеры нескольких комнат. Фотопортрет покойного Льва стоял среди белых лилий, орхидей и каких-то мелких, очень пахучих цветочков. Всё это великолепие было вставлено в начищенные до блеска медные трубы. Портрет словно вырастал из белой бархатной скатерти. Чуть дальше, в нише, стояли четыре высокие вазы, и в каждой — по две красные гвоздики.

— Тридцать восемь лет исполнилось бы Лёвке, — тихо, с усталой хрипотцой, сказал дядя, заглядывая в улыбающееся лицо племянника. — Как сейчас помню шестьдесят девятый год — солнце, мороз. Во дворе дети с горки катаются. Садик был в соседнем доме… Мы с Марком, братом, на казённой «Волге» едем в больницу за Дорой. Моя жена тогда с гриппом свалилась. И Марк, как помешанный, всё повторял: «У меня сын! Яша, ну как ты не понимаешь? Это же самое главное в жизни — ребёнок! Деревьев я посадил много — теперь ещё остаётся дом построить!» Они восемь лет наследника завести не могли, и наконец… Брат романтиком был, и потому свой дом не выстроил. Пришлось это сделать мне, за нас обоих. И мне страшно представить себе, что чувствовал бы сейчас брат…

Артур слушал Якова и вспоминал Лёвку — маленького, взрослого. И думал, что по-настоящему простил его только после смерти.

— Мне очень этот портрет нравится, — продолжал Яков. — Таким племенник и в жизни был. Ясно солнышко! Ты, наверное, помнишь. Правда, вы долго не виделись — не мудрено и забыть.

Заслуженный дипломат и разведчик с достоинством опустился в кресло, указав на другое Артуру.

— Признаться, я сам хотел поговорить с тобой, но ты первый проявил инициативу. Ведь ты был последним, кто видел Лёву живым. Кроме того, ты намекал и своей матери, и Доре, что знаешь какие-то подробности. Со своей стороны обещаю полную конфиденциальность. Того же жду и от тебя.

Между делом Тураев отметил, что вышколенный дипломат мог бы называть человека в возрасте под сорок и на «вы». Забыть о том, как видел его мальчишкой в синей школьной форме, сначала с красной, а потом с синей нашивкой на левом рукаве. Но потом решил не тратить время на формальности. Главное сейчас — заручиться поддержкой этого человека, влиятельного не только в своей семье и в своём министерстве.

— Обещаю, — произнёс Тураев твёрдо, проверяя, все ли пуговицы на его чёрном пиджаке застёгнуты.