Ночь с Достоевским

– Тётушка! – приблизился генерал, – тётушка… мы сейчас… мы сейчас… – голос у него дрожал и падал, – нанимаем лошадей и едем за город… Восхитительнейший вид… пуант… мы шли вас приглашать.

– И, ну тебя и с пуантом! – раздражительно отмахнулась от него бабушка.

– Там деревня… там будем чай пить… – продолжал генерал уже с полным отчаянием.

– Nous boirons du lait, sur l’herbe fraîche (Мы будем пить молоко на свежей траве (франц.), – прибавил Де-Грие с зверскою злобой.

Du lait, de l’herbe fraîche – это всё, что есть идеально идиллического у парижского буржуа; в этом, как известно, взгляд его на «nature et la vérité!» («природу и истину!». (франц.).

– И, ну тебя с молоком! Хлещи сам, а у меня от него брюхо болит. Да и чего вы пристали?! – закричала бабушка, – говорю некогда!

– Приехали, бабушка! – закричал я, – здесь!

Мы подкатили к дому, где была контора банкира. Я пошёл менять; бабушка осталась ждать у подъезда; Де-Грие, генерал и Blanche стояли в стороне, не зная, что им делать. Бабушка гневно на них посмотрела, и они ушли по дороге к воксалу.

Мне предложили такой ужасный расчёт, что я не решился и воротился к бабушке просить инструкций.

– Ах, разбойники! – закричала она, всплеснув руками. – Ну! Ничего! – меняй! – крикнула она решительно, – стой, позови ко мне банкира!

– Разве кого-нибудь из конторщиков, бабушка?

– Ну, конторщика, всё равно. Ах, разбойники!

Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себе старая, расслабленная графиня, которая не может ходить. Бабушка долго, гневно и громко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского, французского и немецкого языков, причём я помогал переводу. Серьёзный конторщик посматривал на нас обоих и молча мотал головой. Бабушку осматривал он даже с слишком пристальным любопытством, что уже было невежливо; наконец он стал улыбаться.

– Ну, убирайся! – крикнула бабушка. – Подавись моими деньгами! Разменяй у него, Алексей Иванович, некогда, а то бы к другому поехать…

– Конторщик говорит, что у других ещё меньше дадут.

Наверное не помню тогдашнего расчёта, но он был ужасен. Я наменял до двенадцати тысяч флоринов золотом и билетами, взял расчёт и вынес бабушке.

– Ну! ну! ну! Нечего считать, – замахала она руками, скорей, скорей, скорей!

– Никогда на этот проклятый zéro не буду ставить и на красную тоже, – промолвила она, подъезжая к воксалу.

На этот раз я всеми силами старался внушить ей ставить как можно меньше, убеждая её, что при обороте; шансов всегда будет время поставить и большой куш. Но она была так нетерпелива, что хоть и соглашалась сначала, но возможности не было сдержать её во время игры. Чуть только она начинала выигрывать ставки в десять, в двадцать фридрихсдоров, – «Ну, вот! Ну, вот! – начинала она толкать меня, – ну вот, выиграли же, – стояло бы четыре тысячи вместо десяти, мы бы четыре тысячи выиграли, а то что теперь? Это всё ты, всё ты!».

И как ни брала меня досада, глядя на её игру, а я наконец решился молчать и не советовать больше ничего.

Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое были возле; я заметил, что mademoiselle Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком. Генерал был в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на него не хотела, хоть он и юлил подле неё всеми силами. Бедный генерал! Он бледнел, краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою бабушки. Blanche и князек, наконец, вышли; генерал побежал за ними.

– Madame, madame, – медовым голосом шептал бабушке Де-Грие, протеснившись к самому её уху. – Madame, эдак ставка нейдёт… нет, нет, не можно… – коверкал он по-русски, – нет!

– А как же? Ну, научи! – обратилась к нему бабушка.

Де-Грие вдруг быстро заболтал по-французски, начал советовать, суетился, говорил, что надо ждать шансу, стал рассчитывать какие-то цифры… бабушка ничего не понимала. Он беспрерывно обращался ко мне, чтоб я переводил; тыкал пальцем в стол, указывал; наконец схватил карандаш и начал было высчитывать на бумажке. Бабушка потеряла наконец терпение.

– Ну, пошёл, пошёл! Всё вздор мелешь! «Madame, madame», а сам и дела-то не понимает; пошёл!

– Mais, madame, – защебетал Де-Грие и снова начал толкать и показывать. Очень уж его разбирало.

– Ну, поставь раз, как он говорит, – приказала мне бабушка, – посмотрим: может, и в самом деле выйдет.

Де-Грие хотел только отвлечь её от больших кушей: он предлагал ставить на числа, поодиночке и в совокупности. Я поставил, по его указанию, по фридрихсдору на ряд нечётных чисел в первых двенадцати и по пяти фридрихсдоров на группы чисел от двенадцати до восемнадцати и от восемнадцати до двадцати четырёх: всего поставили шестнадцать фридрихсдоров.

Колесо завертелось. «Zéro», – крикнул крупёр. Мы всё проиграли.

– Эдакой болван! – крикнула бабушка, обращаясь к Де-Грие. – Эдакой ты мерзкий французишка! Ведь посоветует же изверг! Пошёл, пошёл! Ничего не понимает, а туда же суётся!

Страшно обиженный Де-Грие пожал плечами, презрительно посмотрел на бабушку и отошёл. Ему уж самому стало стыдно, что связался; слишком уж не утерпел.

Через час, как мы ни бились, – всё проиграли.