Ночь с Достоевским

– Oui, oui, c'est ça, c'est magnifique! (Вот-вот, это великолепно! (франц.). И я знаю, что ты непременно выиграешь и привезёшь сюда. Dis donc, да ты сделаешь, что я тебя и в самом деле полюблю! Eh bien, за то, что ты такой, я тебя буду всё это время любить и не сделаю тебе ни одной неверности. Видишь, в это время я хоть и не любила тебя, parce que je croyais, que tu n'est qu'un outchitel (quelque chose comme un laquais, n'est-ce pas?), но я все-таки была тебе верна, parce que je suis bonne fille. (Потому что я думала, что ты только учитель (что-то вроде лакея, не правда ли?)… потому что я добрая девушка (франц.).

– Ну, и врёшь! А с Альбертом-то, с этим офицеришкой черномазым, разве я не видал прошлый раз?

– Oh, oh, mais tu es… (О, но ты… (франц.).

– Ну, врёшь, врёшь; да ты что думаешь, что я сержусь? Да наплевать! il faut que jeunesse se passe (надо в молодости перебеситься (франц.). Не прогнать же тебе его, коли он был прежде меня, и ты его любишь. Только ты ему денег не давай, слышишь?

– Так ты и за это не сердишься? Mais tu es un vrai philosophe, sais-tu? Un vrai philosophe! – вскричала она в восторге. – Eh bien, je t'aimerai, je t'aimerai – tu verras, tu sera content! (Но ты настоящий философ, знаешь? Настоящий философ!.. Ну я буду тебя любить, любить – увидишь, ты будешь доволен! (франц.).

И действительно, с этих пор она ко мне даже как будто и в самом деле привязалась, даже дружески, и так прошли наши последние десять дней. Обещанных «звезд» я не видал; но в некоторых отношениях она и в самом деле сдержала слово. Сверх того, она познакомила меня с Hortense, которая была слишком даже замечательная в своём роде женщина и в нашем кружке называлась Thérèse-philosophe…

Впрочем, нечего об этом распространяться; всё это могло бы составить особый рассказ, с особым колоритом, который я не хочу вставлять в эту повесть. Дело в том, что я всеми силами желал, чтоб всё это поскорее кончилось. Но наших ста тысяч франков хватило, как я уже сказал, почти на месяц, чему я искренно удивлялся: по крайней мере, на восемьдесят тысяч, из этих денег, Blanche накупила себе вещей, и мы прожили никак не более двадцати тысяч франков, и – всё-таки достало. Blanche, которая под конец была уже почти откровенна со мной (по крайней мере, кое в чём не врала мне), призналась, что, по крайней мере, на меня не падут долги, которые она принуждена была сделать. «Я тебе не давала подписывать счётов и векселей, – говорила она мне, – потому что жалела тебя; а другая бы непременно это сделала и уходила бы тебя в тюрьму. Видишь, видишь, как я тебя любила и какая я добрая! Одна эта чёртова свадьба чего будет стоить!».

У нас действительно была свадьба. Случилась она уже в самом конце нашего месяца, и надо предположить, что на неё ушли самые последние подонки моих ста тысяч франков; тем дело и кончилось, то есть тем наш месяц и кончился, и я после этого формально вышел в отставку.