Ночь с Марией

Ему стало грустно. Жизнь заканчивалась слишком рано и глупо, не успев, по сути, даже начаться. Когда-то, по рассказам матери, она гуляла с ним по улице и возле его коляски, всего в нескольких сантиметрах, упал кирпич. Ты везунчик, родился в рубашке, говорила она ему потом. В первом классе он прогуливался вдоль реки во время ледохода и решил оттолкнуть от берега льдину. Она отъехала вместе с его ногой, и он оказался в воде. К счастью, рядом были двое ребят чуть постарше возрастом. Они вытащили его за воротник тяжелого, быстро набирающего воду ватного пальто, и у него впрямь появился повод уверовать в свою «рубашку». Теперь, похоже, она стала ему чересчур узка.

Шум в ушах не прекращался, и Сенечкин подумал, что он уж очень похож на звук… пожарной тревоги! Он вскочил с унитаза и прижал ухо к двери. «Уу-уу-уу» – надрывно и нескончаемо завывала судовая сирена. Временами звук ее сливался с грохотом металла, но в промежутки тишины ее слышно было четко и отчетливо. Теперь уже точно будет никому не уснуть, народ побежит по своим заведованиям, а он сам должен подняться в рулевую рубку и оттуда руководить борьбой за живучесть. Сенечкин напряженно вслушивался в происходящее за дверью, но никто никуда бежал, и он вспомнил, что людей на судне практически нет. Кроме его жены Любы и вахтенного Козлова, который, скотина, скорей всего напился и спит у трапа беспробудным сном, не пробиваемым даже пожарной сиреной! А это значит, что ему вовсе не суждено задохнуться в гальюне, потому что он просто сгорит в нем вместе со всем «Иркутсклесом».

Сенечкин еще раз изо всех сил вжался в упрямую дверь и… услышал посторонний звук в коридоре.

– Эй! – во весь голос закричал он, стуча по металлу руками и ногой, – Эй, сюда!

– Кто там? – прозвучал за дверью удивленный мужской голос.

– Это ты, Янис? – опознал Сенечкин старшего матроса. – А это я, вахтенный штурман, третий помощник. Слышишь меня?

– Ах, вахтенный… Там сирена пожарная гудит, спать не дает. А вы чего не выходите?

– Не могу потому что! Замок сломался. Поверни наружную ручку.

– Понял. Поворачиваю. Э, да она сломалась.

– Сам знаю, что сломалась. Черт с ней. Ты вот что. Быстро беги в штурманскую рубку, там на стене стенд такой пожарный с судовым планом и лампочками. Посмотри, в каком помещении горит. Только бегом!

Определить по звуку, бежит неторопливый старший матрос или нет, Сенечкин не мог, но на душе его стало спокойней, и он натянул брюки. Вой сирены прекратился.

– Штурман! – раздалось за дверью. – Я посмотрел.

– Ну, и?

– Это у вас горит.

– Что?! В моей каюте?! Но там…

– Да нет, не в каюте. Лампочка мигала над нижним коридором в надстройке, помещение номер 48. Я сигнализацию отключил.

– Черт, где это?

– Да в гальюне. Там, где вы сидите. Вы чего там, курите, что ли?

– Да не курю я здесь, я вообще не курю! А просто задыхаюсь. Ты же видишь, что замок сломался. Открой меня. И поскорей.

– Поскорей не получится. Дверь железная, едрить ее в Дарданеллы. И на кой черт такие делают? Тут инструмент серьезный нужен.

– Так возьми серьезный!

– Послушай, штурман, – сказал Янис. – Ты у нас недавно. А я десять лет на флоте. Стоянка у нас короткая, у меня жена приехала, мы с ней выпили. Понимать надо. Утром встану пораньше, возьму инструмент, и все будет оки доки.

– Постой! – закричал Сенечкин. – Оки доки ему! Я на данный момент не просто штурман, а вахтенный, старший на судне, все равно, что капитан. Не откроешь сейчас, утром подам рапорт за неподчинение вахтенному штурману и о флоте можешь забыть.

– Да пошел ты… капитан сраный! Пиши, что хочешь. А я пошел…

– Постой!

Сенечкин вслушался в звуки за дверью. Шагов Яниса не было слышно. «Трах-ба-ба-бах» в очередной раз раскатились по трюмам куски металлолома.

– Постой. Я тут и вправду задыхаюсь, да хрен с ним. Но у меня тоже жена приехала. Перед самым рейсом мы с ней расписались. Понимаешь…

За дверью стояла тишина. Крановщики устроили перекур.

– Да понимаю, – раздалось за дверью. – Так бы сразу и сказал.

Спустя полчаса Янис докрутил последний винт, и дверь распахнулась. Сенечкин вышел на палубу, устроил короткий разнос Козлову, который и впрямь безмятежно дремал, стоя при этом на ногах и уткнувшись носом в спасательный круг. Постоял, остывая, на свежем воздухе. И поднялся в свою каюту.

Дверь он открывал осторожно, стараясь не шуметь. Над столом горела настольная лампа, остальной свет был потушен, а закрывающие койку шторки задернуты. Он потихоньку отодвинул одну шторку и… увидал пустую постель со слегка смятой подушкой. Любы не было.