Ночь с Марией

– Это моя супруга, Люба, – сказал он седовласому и только тогда повернулся к жене. – А это…

– Константин Львович, – галантно представился тот. – Очень приятно. Ну ладно, не буду вам мешать. Только смотрите, Игорь Петрович, не увлекайтесь.

Константин Львович поднял с палубы небольшой саквояж и легко сбежал с трапа.

– Это капитан, – сказал Сенечкин, и обнял Любу, увлекая ее за собой в коридор надстройки, где было чуть тише, чем снаружи. – Ну, здравствуй, родная. Ты не обижайся, субординация…

– Я понимаю, – ответила она.

Каюта у Игоря оказалась небольшая, но уютная. В дальнем углу стояла высокая, закрытая шторой кровать, точно такая же штора отделяла в углу за дверью умывальник с зеркалом. Под довольно большим окном, или иллюминатором, вспомнила Люба, был прикручен письменный стол, с боковой стороны которого располагался небольшой кожаный диван.

По-настоящему они поцеловались только в каюте. Потом Игорь отстранился, усадил ее на диван и куда-то заторопился. Она приняла его объяснения в отношении сваленных на него обязанностей вахтенного штурмана, но ей показалось, что говорит он слишком поспешно и много, словно пытаясь скрыть за словами вызванную чем-то неловкость, и ощутила, как внутри ее начинает шевелиться червячок сомнения. Она вспомнила Ольгу и Гришу. Просто я не хочу спешить, объясняла ей подруга. Мужчины врут искренне, потому что верят в свои слова. Это даже нельзя назвать враньем. Но измени вокруг них обстановку, и они начинают думать по-другому. В море-то у них тоже там, знаешь, буфетчицы, поварихи, докторши… А нам-то хочется сделать выбор на всю жизнь. Вот если Гриша, когда уйдет в море уже не курсантом, а штурманом, поймет, что он без меня не может и предложит пойти в загс, то я… еще подумаю!

Игорь зашел в каюту в очередной раз и принес огорчительное известие: по случаю шума и короткой стоянки всех отпустили на берег, в том числе повара, и питание для вахты выделено сухим пайком. Поэтому они дважды пили кофе, закусывая сыром, копченой колбасой и шпротами. Шум не прекращался. Ближе к вечеру Игорь открыл бутылку сладкого красного вина и начал подливать ей, но сам не пил, ссылаясь на ту же вахту, и это тоже было довольно подозрительно. Спать при этом хотелось отчаянно, и она с трудом подавляла зевки.

– Может, я лягу уже? – сказала она в короткое мгновение тишины.

– Конечно, конечно, – покивал он, и отвел глаза, когда она начала медленно расстегивать кофточку. – Ложись, ложись, а я еще обход сделаю и тоже прилягу.

Крановщики работали неутомимо. Она разделась, легла в кровать на правый бок так, чтобы вторая подушка закрывала левое ухо, подумала, что пролежит в таком положении до прихода Игоря, и мгновенно уснула.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Через плотную штору пробивал слабый свет. Она отодвинула штору и посмотрела на часы. Шел второй час ночи. Игоря не было.

Люба натянула на голое тело легкий халат, вставила ноги в шлепанцы и пошла искать мужа.

Она поднялась по ближайшему трапу наверх и оказалась в рулевой рубке, в которую некоторое время назад Игорь приводил ее на короткую обзорную экскурсию. Яркие светильники наружного освещения заливали рубку мягким янтарным светом. Тени от оконных переплетов протянулись по светлому полу, как клавиши рояля и слегка подрагивали, словно в такт лязгающей в трюмах какофонии звуков, создаваемых гигантскими пальцами кранов, и ей показалось, что она различает диссонансы Карла Орфа. Вслушиваясь, она прошлась вдоль раскинутых от борта до борта окон и вжалась в уголок за корпусом радара, где, подумалось ей, наверное не раз выстаивал на долгих морских вахтах ее супруг. Лязг металла смешивался с каким-то странным подвывающим звуком, чем-то напоминающим волынку. Потом она ощутила за спиной движение, обернулась и увидала средних лет незнакомого темноволосого мужчину в одних трусах. У него крепкое жилистое тело, грудь покрывала плотная волосяная поросль. Она вспомнила, что на ней тоже только тоненький, почти ничего не скрывающий халатик, представила, что может подумать Игорь, если тоже зайдет сейчас на мостик, и еще больше задвинулась за радар.

Мужчина подошел к какому-то устройству на стене, открыл дверку, повозился внутри и подвывающий звук прекратился. Мужчина потянулся, запустил руку в трусы, поскреб там, и, так и не заметив Любы, ушел. Но она еще долго не решалась выбраться из укрытия. Ей было жаль себя. В консерватории, а точнее в институте искусств, как называлось заведение на самом деле, ей оставалось проучиться еще один год, но уже было ясно, что ни Рихтера, ни Плетнева из нее не получится, самое большое, на что она может рассчитывать, это место преподавателя музыки, и то, если повезет. Личная жизнь тоже вдруг поворачивалась не тем боком. Если муж даже сейчас, после долгой разлуки и ее двух ночей на жесткой полке поезда, не хочет уделить ей внимания, чего ожидать дальше?