Ночь с Марией

Мы вернулись на «Иркутсклес». Катя взялась за обследование пациента в просторном двухкомнатном судовом лазарете, а я пригласил югославского штурмана по имени Милан к себе в каюту. Он вытащил из прихваченного с собой пакета пузатую бутылку коньяка, и у нас сразу образовалась очень любопытная тема для разговора. О Кате и ее пациенте я вспомнил только к вечеру, когда в мою дверь постучала буфетчица и пригласила на ужин. Лазарет располагался двумя палубами выше, подниматься мне было лень, я снял с рычага трубку телефона и набрал двузначный номер. После четвертого гудка мне стало ясно, что сеанс терапии давно закончился, видимо, безуспешно, и публика, то есть наш фельдшер и ее безымянный пациент, разошлись, порешив нас попросту не беспокоить. На пятом гудке я оторвал трубку от уха и вдруг услыхал в ней взволнованный, как мне показалось, женский голос: «Алле, это кто?».

Я даже поперхнулся и отставил бокал с недопитым коньяком в сторону.

«Простите, Екатерина Марковна, что побеспокоил. Просто вспомнилось вдруг, что вы давеча обед пропустили. Поэтому осмелился напомнить об ужине. И как там, кстати, ваш пациент?».

«А вы откуда звоните, из своей каюты? Подождите минутку».

Трубка отключилась, я вернул ее на рычаги и растерянно посмотрел на Милана. Он допил свой бокал и встал. Я поднялся тоже, и в этот момент дверь каюты без стука растворилась. Катя, не спрашиваясь, деловито прошла внутрь и втянула за собой за руку пациента. Щеки судового врача раскраснелись, волосы-парашютики взмыли высоко вверх, повязка-бандаж чудом держалась на чем-то в районе затылка, что было ей очень к лицу. Она подошла к столу, плеснула в опустевший бокал Милана коньяку, выпила залпом и повернулась к нам.

– Его зовут Обрен, верно?

– Об… – я повернулся к Милану, но тот уже кинулся поочередно обнимать вновь обретшего имя Обрена, Катю, меня, снова Катю.

– Obren – that is correct! – подтвердил он. – You are super doctor!

Щеки Кати зарделись еще больше.

– Поговорите с ним. Думаю, он вспомнил все, – сказала она. – Кроме, конечно, сеанса лечения. Приведите его мне завтра еще раз на обследование – так, на всякий случай.

С этого момента я Екатерину Марковну глубоко зауважал. На следующий день забастовка докеров завершилась, Vito отдал швартовы и ушел в море, Милан и Орлен занятые, судя по всему, предотходной суетой, попрощаться к нам не зашли. Катя задумчиво гуляла по ботдеку, на котором располагался ее лазарет. К вечеру мы тоже закончили выгрузку и покинули Гавр. Вместо возвращения домой мы получили новое задание идти под погрузку на Средиземное море, и это означало, что рейс удлиняется недели на три. После ужина Катя поднялась на ходовой мостик во время моей вахты, мы вместе выпили кофе из металлической венгерской кофеварки с длинным фыркающим носиком и поговорили о медицине, об удивительных организмах моряков и об амнезии, в частности.

– Дело в том, – объяснила она, – что судно под дизельным двигателем постоянно испытывает вибрацию. А она порождает электромагнитные волны, которые намагничивают корпус и все, что на нем находится. В том числе и нас с вами. Как это влияет на мозг, точно сказать невозможно. Но когда мы выпиваем, сходим на берег, вступаем в интимные отношения – организм расслабляется и магнетизм уходит. Кстати, ты не в курсе, куда пошел Vito?

– Кажется, тоже на Средиземку куда-то. Значит, судно – не самое здоровое место для жизни? – я даже не заметил, как мы перешли на «ты».

– Если это можно назвать жизнью. Не зря же морякам полагается пенсия на пять лет раньше. Любое ограничение естественных потребностей человека ведет к психическим расстройствам, которые тянут за собой цепочку самых неожиданных болезней.

Я представил эту коварную цепочку и поежился.

– Понятно. Значит, отсутствие на судах женщин крайне вредит здоровью моряка?

– То есть как – отсутствие?

– Ну, так ведь… – я спохватился, но было уже поздно. Катя резко повернулась и ушла. Однако на следующий вечер появилась вновь, и мы побеседовали с ней почти час. С ней явно что-то происходило. Днем она больше не спала, постоянно перемещалась по всему судну и даже внешне как будто изменилась. Сначала я приписывал это просто смене туалетов, но потом понял, что только платьями метаморфозу объяснить невозможно. Серая мышка, походив в шкуре львицы, быстро превращалась в грациозную кошку. И заметно это было не только мне.

Как только известие о том, что возвращение домой откладывается почти на месяц, распространилось по судну, котировки женской части экипажа резко подскочили вверх. Легенды приобретали вполне реальные очертания. Бывшие буфетчицы, которым, по слухам, уже в отделе кадров давали понять, что их отношение к капитану должно быть особым, чтобы с главным властителем экипажа не приключилась какая-нибудь непредсказуемая фуга, порой после затяжных рейсов становились капитаншами. Остальным – дневальным, поварихам или уборщицам доставались члены экипажа попроще, но доставались же! И отбою от молодого женского населения, желающего выйти в море на любой, самой завалящей должности, не было.