Ночь с Марией

На фоне спасательного круга Зоя смотрелась замечательно. Впрочем, замечательно она смотрелась везде. Даже два месяца назад, когда он впервые оценил ее женские достоинства на редакционной летучке: высокая, красивая грудь, стройные ноги, хорошо очерченные бедра, чистая кожа, симпатичное лицо. Редактор представил ее в качестве нового фотокора, и Серов, сразу отметив отсутствие обручального кольца, привычно проинтерполировал, что лицо Зои не потеряет привлекательности и через десять или даже двадцать лет, а живости характера, судя по всему, хватит намного больше. Последний год после развода он как человек, умудренный жизненным опытом, такие оценки делал на автомате, почти с каждой встречной. Сам для себя он это объяснял просто. Качественное спиртное выбирают только трезвые люди, подвыпившему уже все равно, что наливают. Влюбленность – такое же бездумное опьянение. А ему второй раз ошибаться никак не хотелось.

Серов опустил объектив ниже, на Зоины ноги, но она быстро распознала коварный замысел.

– Стоп. Поменяй ракурс. И вообще, камера – это по моей части, займись лучше своими героями труда.

Забрав фотоаппарат, Зоя с энтузиазмом защелкала затвором, наводя объектив на далекую кромку берега Моозундского пролива, на скромную рулевую рубку «ТЩ–72» с зависшей над ней в недоумении чайкой. Через три минуты видовой ряд был исчерпан.

«Верный» отошел, наверное, на километр, толстый стальной канат натянулся, но тут же под собственной тяжестью провис вновь и исчез в воде между двумя судами. «Казалось, – быстро вписал в блокнот Серов образ для будущей статьи, – „ТЩ“, словно взорвавшись накопленной за годы простоя энергией, сам бесшумно рванулся вперед, в последний рейс, и под его форштевнем прощальной песней закипели пенные буруны». Он еще немного поразмышлял нам полученным образом, применение его означало, что в таком же поэтическом стиле надо выдержать весь репортаж и, вздохнув, убрал блокнот в карман ветровки. Теплое летнее солнце висело еще высоко, уходить с палубы, а еще больше от Зои не хотелось, но она была права. Работу лучше сделать сразу, иначе, по закону подлости, произойдет что-нибудь такое… Хотя что может случиться на буксируемом «ТЩ» в такую погоду, когда до Ленинграда по Финскому заливу оставалось всего часов восемь – десять ходу?

По вертикальному трапу Серов забрался в рулевую рубку. За огромным деревянным штурвалом стоял Павел Емельянович Гудзь – худощавый мужчина лет семидесяти с глубоко изрезанным морщинами лицом, которое идеально подходило под образ «словно неприступная скала, иссеченная ветром и волнами». Серов опять потянулся к блокноту и спросил:

– Извините за нескромный вопрос. А вы зачем рулите? Нас же буксир тянет.

Первый вопрос был всегда самым важным. К представителям прессы народ, как правило, относился настороженно. Чаще всего непривычные к публичным выступлениям люди замыкались, слова приходилось вытягивать буквально клещами. Да и слова в результате выскакивали – словно взятые из передовиц газеты «Правда». Но это как спрашивать.

– Зачем? – Гудзь задумчиво потер нос кончиком указательного пальца. Серов заметил, что фаланги среднего и безымянного пальцев у собеседника отсутствуют и подумал, что об этом тоже обязательно надо будет спросить, но не сейчас – позже. – Так ведь, чтобы рыскал меньше. Да и делать – то все равно здесь больше нечего. А так – занятие.

– А правда, что вы на нем сорок лет провели?

– Сорок? Да, пожалуй, сорок так и будет. С перерывом небольшим.

– И что – все эти годы делать было нечего?

– Ну, так и нечего! – обиделся Павел Емельянович. – Я на нем шкипер – механик был. Каждый болтик своими руками перебрал. Каждую дырку сам залатывал, сам красил – он у меня как новенький всегда был. И куда только его не кидали. А то тоже – нечего!

– Постойте, Павел Емельянович, – перебил его Серов, – не обижайтесь. Скажите лучше, почему он называется ТЩ–72? И где остальные 71?

– Что?

Сбитый с ритма, Гудзь почесал небритый подбородок и признался:

– Да хрен его знает. Может, чтобы немца с толку сбить. Или потому, что какое-то время минным тральщиком был… Везунчик он.

Шкипер-пенсионер погладил медный нактоуз главного компаса, словно это был домашний любимец, и Серову показалось, что о корабле он тоже говорит, как о живом существе.

– Везунчик?

– А то! После первой мировой Балтика была минами нашпигована, как булка изюмом. Все портовые буксиры и катера, что помощней были, кинули на расчистку. А у тральщика судьба короткая. Только этот и уцелел. Потом баржи по Даугаве буксировал, а в Отечественной войне его на Ладожское озеро перегнали, приварили две зенитки, аппарат торпедный и в бригаду торпедных катеров кинули. Те вообще больше трех месяцев не живут. Да и какой из него, тихоходного, торпедный катер? Но что значит «не родись красивым, а родись счастливым». Два «фокера» из своих пукалок сбил, да еще финский катер потопил, а ему – ни одной царапины. Немцы его как огня боялись. Герой Ладоги. Зря, что ли сейчас решили на постамент поставить! Потому и меняли ему номера постоянно, чтобы не опознать было.