Ночь с роскошной изменницей

Она абсолютно не хотела заполучить вместе с долгожданной свободой еще и охранника в придачу. Она так не договаривалась! И уж если кому ее и охранять, так это… тому кареглазому мерзавцу, который намеревался посадить ее в тюрьму. Пускай бы покрутился рядом и понаблюдал, а заодно и выводов понаделал, что она никого не способна убить и обидеть.

– Вы сегодня собираетесь выходить из дома куда-нибудь? – терпеливо повторил свой вопрос Липатов, решив дожать ее и окончательно застолбить место подле нее, тем более что на то имелось начальствующее распоряжение.

– Я не знаю, а что?

Желание уснуть стало просто болезненным, и еще более болезненным было желание не видеть этого парня. И не видеть вообще никого, даже себя в зеркале. Но, кажется, он совершенно не способен был читать ее мысли, продолжая назойливо навязывать ей свою заботу.

«Соглядатай!» – фыркнула мысленно Соня, определив его миссию для себя именно так.

О, как бы она удивилась, покайся ей Вадик, каких трудов ему стоит изображать бесстрастность, помогая ей дойти до кровати. Тут еще злополучная сорочка, хранившая ее запах, так некстати вновь попалась ему на глаза. Еле сдержался, чтобы не предложить ей переодеться. Вот был бы прикол! В глаз получил бы точно.

– Дверь я закрою сам, она ведь у вас защелкивается, я правильно понял? – вовсю заговаривал ей зубы Липатов, подводя и усаживая на кровать.

– Правильно, – кивнула Соня.

Она снова была на грани обморока. Оставь он дверь распахнутой настежь, ее бы это не очень-то расстроило. И уж точно она не заметила, как его руки без особой нужды расправляли на ней складки халата. И, кажется, он, а не она, стащил с ее волос полотенце. И точно он уложил ее поверх одеяла, одернув задравшийся на коленках халат.

Как страшно она проваливалась в сон, когда назойливый Липатов перестал-таки назойливо мелькать у нее перед глазами. Будто умирала, честное слово!

Необычайная легкость накрыла ее, будто одеялом, хотя она точно помнила, что лежит поверх него. Гудевшие от усталости ноги, ноющее тело сделались почти невесомыми, и такими же точно были обрывки мыслей, слегка тревожившие ее мозг.

Таня… Таня Сочельникова…

Ее больше нет, так ведь? Она погибла. Ее убили?! Ее убили! За что? Кому была нужна смерть Тани теперь, когда ее уже давно успели оплакать и мысленно похоронить неоднократно?

Так все странно…

Соня вдруг широко распахнула почти уснувшие глаза и недоуменно уставилась в потолок.

Почему ей ее не жалко? Ей ведь не жалко Таню! Это совершенно точно! Может, это оттого, что все давно перегорело в душе? Все ведь это уже было: и изнурительные поездки с Анной Васильевной на опознания, и слезы, и страх ожидания печальных новостей. Они выстрадали ее смерть заранее, получается?! Получается, что так. И теперь ничего, кроме чудовищного облегчения, не было в ее душе, и это, наверное, было чудовищно. Но вместе с тем и легко.

Наконец-то все определилось. Наконец-то все пришло к своему логическому завершению, и исчезновение Тани закончилось тем, чего все давно ожидали.

Да… Ожидали…

Это поначалу ждали ее возвращения. Потом – хоть каких-нибудь да известий. Потом – чуда. А когда все устали, стали ждать хотя бы смерти.

Теперь она случилась – ее смерть. С опозданием в четыре года, но случилась.

«Наконец-то!» – подумала Соня и, стыдясь самое себя, заплакала легкими слезами, очищающими душу. Наконец…

Она ужаснулась бы, узнав, сколько еще людей думают сейчас точно так же, как и она. Точно так же!

Глава 7

Отпуск так отпуск! Черт с ними со всеми, думал Снимщиков, зло волтузя мокрой тряпкой по пыльному полу собственной квартиры.

Ничего! Он им еще покажет, кто прав, а кто виновен!

Умники! Карьеристы! Жополизы, лизоблюды! Им же на все плевать! Им лишь бы бизнесу урон не нанести. А ему вот, черт возьми, истина дороже! Да, да! Нет здесь никакого пафоса ни хрена! Ему дорога истина!

Коли не убивала, извиниться всегда готов. Ну, а уж если она шарахнула своей неожиданно воскресшей из небытия подружке по башке, то уж будьте любезны, примите в виде наказания срок заключения.

Олег уселся на пол, подобрал ноги, уложил локти на коленки и какое-то время наблюдал, как с большой тряпки, когда-то бывшей халатом матери, капает на пол грязная вода.

Да, квартира за время его отсутствия изрядно обросла и пылью и запустением. Вот ведь и не думал, что придется снова сюда возвращаться и снова жить одному. Думал, что навек распрощался и с грязным подъездом, провонявшим кошками и кислой капустой. И с огромными гулкими комнатами, почти полностью лишенными мебели. Он же повыбрасывал почти всю рухлядь, оставив лишь свой диван, телевизор, письменный стол и старый громоздкий шкаф. Последний оставил лишь по причине того, что не смогли его выволочить четверо мужиков из квартиры, такой тяжелый был, зараза. Рубить топором было жаль, да и мужики отказались, сочтя, что он зажрался, раз такую красоту хочет на дрова пустить.