Ночь Серебра

День прошёл неизвестно как: Айдар ушёл на охоту и ни о чём не ведал, а к вечеру девчонке стало хуже, и она металась по постели в жару и почти в беспамятстве. Она вся горела, но руки её были холодны, как лёд, а лицо бледно. Длинные реснички бросали дрожащие тени на осунувшиеся щёки, губы, обветренные, искусанные, что-то неразборчиво шептали. Коса растрепалась, и из неё поминутно выпадали то листочки, то веточки, то лепестки каких-то цветов, и наконец Надёжа вышла и вернулась с гребнем, чистыми рушниками и плошкой, наполненной водой. Плеснула немного воды в лицо девушке: та не открыла глаз, но глубоко вздохнула и притихла на время. Надёжа села так, чтобы голова девушки оказалась у неё на коленях, и принялась неторопливо, бережно расчёсывать её длинные золотистые волосы. Прикрыв глаза, перебирала прядки, чуть вьющиеся на концах, раскладывала запутавшиеся, вынимала сухие листья, маленькие веточки. Айдар с горечью видел, сколько в супруге нерастраченной любви и нежности, и как эта нежность, превращаясь в ласковую, трепетную заботу, выливается на хворающую девчонку.

Закончив с её волосами, Надёжа свернула чистую тряпицу, смочила её в холодной воде и положила на чело девушки. Короткие волосы над высоким лбом её закурчавились от воды. Надёжа поднесла к щеке тонкую руку девчонки, безвольно свесившуюся с края постели: пальцы её слегка дрожали и были влажными и горячими. Хозяйка тяжко вздохнула.

— Ну что? — шёпотом спросил Айдар.

— Коли сама пожелает того, то справится, — отозвалась Надёжа, поднимаясь с постели и отходя к мужу. — Силёнок у неё много, хоть и маленькая да хрупкая. Ежели ночью бредить станет — хорошо, значит, пойдёт на поправку. Последишь за ней, свет мой, ладно?

Айдар медленно кивнул, скрестил руки на груди. Вот ещё не было печали… А коли умрёт девчонка у них на руках? Что тогда? Навряд ли она совсем уж сиротка, быть может, где-то и есть её родня, хоть не отец с матерью, а кто-либо из старших, что ли. Кто она? Откуда пришла и куда путь держит? Отчего так тяжко захворала в самый разгар лета, когда самую обыкновеннную что ни на есть простуду подхватить ещё уметь надобно?

Как только стемнело, на дворе похолодало, над деревенькой собрались тяжёлые, свинцовые тучи. Айдар завёл своего коня под навес, затворил на засов ворота. Ночью, быть может, гроза грянет, а более никаких путников приютить у них с Надёжей не выйдет, да и зачем оно надобно, когда и так чужой человек в доме… Чужих Айдар недолюбливал, никому не доверял. Всем было ведомо, что Загорье — неблагополучное, жестокое, суровое. А о колдовстве, происходившем там, ещё и не такие слухи разлетались… Жители племени асвельдов привыкли к колдовству. Они знали, что те, из чужого им племени ингваров, не оставят их в покое. И то ладно, коли не мор, не засушье приходили… Потому Айдар и боялся, что ежели эта самая девчонка пришла из племени ингваров, то, почитай, кончилась в Полесье спокойная, тихая жизнь.

К ночи девчонке стало хуже. Надёжа ушла обменять ткани на молоко, и Айдару пришлось остаться с нею наедине. Перед уходом супруга разъяснила ему всё, но, едва дверь за нею закрылась, а сам он оказался подле постели больной девчонки, из головы вылетело совершенно всё. Он зачем-то коснулся горячей руки девушки и слегка сжал её влажные пальцы. Не открывая глаз, она тихо вздохнула и прошептала:

— Ярико…

— Что? — испугался Айдар. Склонился над девчонкой, убрал с лица её золотистые волосы, поправил холодную, влажную повязку на её челе. — Что, милая?

— Ярико… Феникс… Почему не послал? Душно как, пошто окно закрыто? — Она металась в горячке, пытаясь устроиться поудобнее на тонкой, потрёпанной подушке. — Ты сказывал, что Феникса вперёд себя пошлёшь…

Айдар вздохнул тяжко. Какой-то Ярико, какой-то феникс… Он ещё и что-то сделать обещался… То ли возлюбленный её, то ли от жара мерещится хворой невесть что, теперь уж поди пойми!

— Нет, — отмолвил хозяин, погладив руку девчонки. — Айдар я. Сама-то хоть помнишь, как к нам в избу пришла?

Девчонка открыла глаза. Взгляд её казался затуманенным, словно она глядела перед собою и ничего не видела.

— Нитка кончится, не успею к сроку. Просить надо ещё, иначе осерчает…

— Да кто осерчает, девочка?

Она не ответила, притихла измученно, Айдар уж подумал, что уснула наконец. Но дыхание её вдруг стало неровным, торопливым, а потом она вдруг села на кровати, слабо взмахнула рукой, будто оттолкнуть кого пыталась, вскрикнула перепуганно:

— Не тронь меня! Отпусти! Не касайся! — и вновь рухнула на подушку, моргнула устало, осмотрелась, прошептала запёкшимися губами:

— Кто ты? Где я? Ничего не помню…

И такой неподдельный страх, неподдельное изумление послышались в тихом, слабом голосе её, что Айдару стало её даже жаль. Он намочил ещё один рушник в плошке, осторожно, как мог, обтёр лицо девчонки, пылающие щёки, пересохшие губы.

— Не тревожься, — так же тихо ответил он. — Всё ладно. Ты у нас. Жена моя, Надёжа, за тобою ходила. Как звать-то тебя, скажи?