Ночь силы

Как только ты ведешь себя, как осел, тут же находятся желающие на тебе покататься. Надо самому распоряжаться собой. Я первым ударил дембеля, издевающегося над этими несчастными. Резкий как бритва, он оказался цепким как бульдог. Драка удалась на славу. Мы оба оказались в списке добровольцев, и теперь я его напарник в дозорной группе. Уже сутки, как мы с ним лежим в одной яме, судя по запахам, вырытой живыми для мертвых.

Если вовремя не пукнешь — головой опухнешь. Все верно. Голова у напарника по этому поводу не пухнет — газанул и спит. Его желудок — это сборище чудовищно старательных мышц, трудовой порыв которых остановить практически невозможно. Нет жратвы? Это не повод для расслабления. Я это предвидел, наблюдая, как он весь день, на жаре, будто дробилкой перемалывал челюстями сухари «столовые», запивая их мертвой водой. От каждого такого глотка, однако, живых существ в его животе становилось больше, чем китайцев в Шанхае. Даже если неимоверными усилиями воли напарнику, бодрствуя, удавалось скрывать днем свои порывы, то ночью, засыпая, шила в заднице ему уже было не утаить. Расстроенный или пустой желудок может быть причиной неприятного запаха. Вот его кишечные соки опять начинают взбалтываться, переливаться и пузыриться, производя урчаще-рычащие звуки, заставляющие меня высунуть голову из этой норы.

Передо мной распахивается ночное небо. Звезд уже не видно, но горизонт, густо заштрихованный простым карандашом, почти черен. Я глубоко вдыхаю всей грудью. Свежий, остывший за ночь воздух заполняет легкие прохладой предрассветных сумерек — благодать, снизошедшая на меня с небес!

Закрыв глаза, погружаюсь в тишину. Мне раньше так не хватало пауз, каких-то считанных минут тишины, чтобы постоять, разобраться в себе и других, не сделать резких движений. Теперь ее так много, что закладывает уши. Желание встать во весь рост и потянуться, после долгого неудобного лежания, выталкивает меня наверх. Боже, как хорошо!

Я беру АКМ напарника и спускаюсь по склону вниз, в овраг за нашей спиной — чтобы не светиться на склоне под стволами группы. Ничто меня не пугает, и сквозящий по склону легкий ветерок, предвестник будущих неприятностей, только усугубляет безмятежность происходящего.

Спустившись, останавливаюсь помочиться. Стараясь не журчать, опускаюсь на колени и невольно вспоминаю двух обоссанных парней, их нервную неспособность сдержаться. Беспокойство, отвращение и неудобство наполняют меня. Не могу сдержаться, по спине бегут мурашки. Меня непроизвольно передергивает судорогой. Автомат сползает с плеча, едва не коснувшись вонючей струи. Я застываю в нелепой позе, прижав цилиндр глушителя локтем к бедру. Приклад больно бьет по затылку. Неприятности всегда связаны с ощущениями, которых уже нельзя изменить.

Стемнело. Только что зажглись фонари вдоль улицы. Мощная лампа на столбе освещает весь дом. Пересекая двор, он видит собственную тень, вытянувшуюся от его ног к дому. Дотронувшись до завалинки, тень смело поднимается почти под крышу нелепым сгорбленным силуэтом с нечеловеческой, хищной головой.

В большой комнате панихида. Много стариков и бабок. Все сидят на табуретках вдоль стен, покачиваются. Под низким потолком, в тряпичном абажуре, слабым желтым пятном мерцает маленькая лампочка.

Панихида по хозяину дома — его отцу. Мать плача, под молитву, рассказывает, как умер отец. Он стоит у оббитого красным гроба. Мать показывает карточку, влажную от слез, и все в один голос говорят: стук ночью в дверь, поднялся с кровати, упал и умер — все ждал тебя, хотел увидеть. Он тоже хотел увидеть отца. Жизнь едва-едва налаживалась, но мелочная суета задержала его. Знать бы раньше!

Горе молотит его вот уже два дня. В грудь медленно входит острым раскаленным жалом ноющая боль. Не стесняясь, он плачет, громко, навзрыд. Размазывая слезы по лицу, вдруг понимает, что в действительности плачет об ушедшей радости, что до этого наполняла его сердце. Духота, сладкий дым горящих у иконки свечей, стыд за собственные слезы, заунывное пение старушек у гроба выталкивают его на свежий воздух.

Освещенные улочки с белыми водянисто-голубыми домиками — здесь можно было остаться жить. Тихая осенняя ночь. На звездном небе висит надкушенная горбушка луны. Что-то настораживает его. Он всматривается в темноту за домом и видит — горизонт искажен черным незнакомым силуэтом надвигающейся горы. По ее пологому склону два человека волокут какие-то мешки. Обремененные поклажей, они тяжело поднимаются в гору. Что это за гора? Кто эти люди?

Он поворачивается и быстро идет в сторону дома. Резко открыв дверь, вдруг оказывается перед черной бездонной пропастью. Шаг в темноту и, теряя равновесие, он проваливается в вязкую, обжигающую холодом, пустоту.