Ночь сурка

— Ладно, только это между нами, понял? — Она перешла на «ты». Погрозила пальцем. — Марго думает, что Наташка устраивает голые перформансы, чтобы выдурить из него деньги. Димка бездельник и чмо, живет подачками, а Мэтр всегда любил женщин, четыре жены, любовниц немерено, да и сейчас — старый, а глаз горит. А Наташка, не будь дурой, так и лезет, то за ручку возьмет, то одеяло поправит, то сидит, альбомы с его работами рассматривает, вопросы задает, не говоря уже о йоге… это уже вообще что-то запредельное! Все самцы собираются и пялятся… даже этот недоделанный адвокатик, и тот слюни пускает. Вот Марго и бесится. Между нами: она боится, что Мэтр перепишет завещание, в старом было поровну, ей и Димке, а теперь неизвестно… у них не все гладко. Вот она и шпыняет Наташку, а та не берет в голову. Улыбочка потусторонняя, молчит, смотрит мимо, что здесь, — Елена постучала себя пальцем по лбу, — хрен его знает. Знаешь, мы инстинктивно боимся молчаливых людей, потому что неизвестно, что внутри. Так и тут. Но хороша, не отнимешь… — Она вздохнула. — Непонятно, зачем ей Димка… из-за папиных денег? То-то и оно. Все себе на уме… Давай еще по одной! Раз уж разговор… э-э-э… начистоту и вообще непонятно, что творится. Думаешь, собаку отравили?

И снова Федор пожал плечами. Разлил вино. Они выпили.

— И главное, не свалишь! Снег… как саван, а как поубивают нас всех? Или исчезнем? А? И дверь у меня не запирается. Журналист, собака… Теперь Зоя… Хоть вовсе не ложись! Мне и раньше чудились всякие шорохи… лежу, прислушиваюсь… лазит кто-то по коридору, шарится. А сейчас вообще хоть не туши свет. Я и не тушу. Гнездо само как привидение, эти пристройки, все перекособочилось, трещит, вот-вот развалится. Как представлю, что она лежит в какой-то кладовке, темно, холодно… волосы дыбом!

— Это не кладовка, а маленькая комната, — заметил Федор.

— Хрен редьки не слаще. Ее родным хоть сообщили?

— Лейтенант звонил в райцентр, они сообщат. Может, Миша кому-нибудь звонил. Ты знаешь ее семью?

— Не знаю, у нас разные орбиты. Видела по тэвэ, она открывала какой-то фонд. Знаешь, издали она казалась почти умной… — Елена зажала рот рукой. — Ладно, молчу. Все равно жалко, не заслужила она такой идиотской смерти. Она была девка не вредная. Никто не заслуживает. И уехать нельзя, вот и досидимся, что еще кого-нибудь… И журналиста убрали. Не верю, что он сам, не верю! Я себя успокаиваю, жив, думаю, бродит вокруг… зачем-то, а на самом деле, как подумаю, в какой дыре он лежит, дурно делается. А теперь еще Зоя… Похоронить бы по-человечески… или так и будет лежать?

— Полиция дала разрешение на погребение на местном кладбище. Дядя Паша был в поселке, поговорил с местными. Послезавтра, наверное.

— А как же следствие?

— Сейчас все равно ничего не сделать, дорогу завалило. Позже приедет следственная группа, возможно, примут решение эксгумировать. — Елена поежилась. — Кошмар какой-то. И знаешь, что самое паршивое? — Она заглянула ему в глаза. — Что понятия не имеешь, кто убил. Смотришь на них и думаешь: кто? Мишка? Дим? Иван? Или этот задохлик-адвокат? Может, Наташка? Или Мэтр… сошел с ума и убил? Вот ты новый человек, ты заметил хоть что-нибудь? У тебя же опыт!

Федор не ответил. И тогда она спросила:

— Это все? Или будет третий?

И снова Федор не ответил…

… — Соскучишься, приходи! У меня есть еще бутылек, посидим. — Она заглядывала Федору в лицо, и ему стало ее жалко. Они стояли на пороге их с Иваном комнаты, и она вдруг прижалась к нему. Он невольно обнял ее, и тут они услышали грохот открываемой входной двери, топот и прыжки в прихожей, чертыханье, и в коридор ввалился румяный Иван Денисенко. Елена отпрянула от Федора; Иван, завидев их, встал как вкопанный и вытаращил глаза; у него даже челюсть отвисла, и не сразу сумел он выговорить:

— Э-э-э… это самое… привет, ребята! Ну и колотун! Проя́снило, и морозчик… это самое… вдарил. Едва живой… а как вы тут?

Глава 11 Визит

— Да ладно, старик, не парься, она ничего, страшна, правда, как… Ладно, ладно, не буду. Никто не знает границы между красотой и уродством, и в некрасивых женщинах есть нечто… — Иван пошевелил пальцами и ухмыльнулся. — Нечто! — Он уставился на свои пальцы, задумался; сказал: — Тем более для философа… вечно вас, философов, тянет на остренькое.

— Мы просто посидели, — сказал Федор. — Она боится…

— Ей бояться нечего, таких не убивают. Не надо нас дурить, ах, я боюсь, ах, мне страшно! А на самом деле…

Иван был пьян; под левым глазом у него наливался синевой крупный фингал, а на щеке красовалась царапина с засохшей кровью.

— Ладно, считай, что ты нас раскусил, — сказал Федор. — Сдаюсь. Вы что, подрались?

Иван потрогал царапину, снова посмотрел на пальцы и сказал: