Ночь светла

Джиллиан перевернулась, грязь с пола прилипла к ее животу, к груди, к лицу. Холод заползал в ее тело, грудь вздымалась и опускалась. Срам она прикрыла рукой.

– Нет! – тотчас отозвался Хуберт.

Убрала руку. И постепенно успокоилась. Лежала там как неживая. А Хуберт все так и стоит рядом, глядя на нее сверху вниз. Джиллиан рассматривала потолок и электропровода, ведущие к уродливым люминесцентным лампам. Каждая такая лампа – серый островок грязи. Она все пыталась заглянуть в глаза Хуберту. Когда наконец они встретились взглядом, Хуберт немедленно отошел в сторону. Она села, а Хуберт глядит в окно, уставился во тьму. Она встала, рукой стряхнула грязь со всего тела, с лица. Подняла с пола и накинула кимоно, мелкими шагами направилась к Хуберту.

– Мне очень жаль.

Хуберт не отвечал.

Джиллиан, прильнув к нему всем телом, коснулась ладонями его груди. Но он и теперь не откликнулся, и тогда она распахнула кимоно.

– Все хорошо…

Ее голос звучал наигранно, она произносила заранее выученные слова. Нежно погладила его шею, старалась, чтобы ее участившееся дыхание достигало его шеи, уха. Жаждала возбудиться и возбудить его.

Но вдруг Хуберт резко оторвался от нее, сделал шаг в сторону и, не глядя, выкрикнул:

– Прекрати немедленно!

Они долго молчали.

– Я тебе совсем не нравлюсь?

Тут Хуберт наконец обернулся и взглянул на нее:

– Моя подруга ждет ребенка. Срок – через месяц.

Джиллиан, рассмеявшись, сделала шаг к нему:

– Ну и что? Мы ведь взрослые люди.

Она будто играла роль в плохом фильме. Однако впервые за этот вечер она испытывала настоящее желание. Пусть бы он на нее накинулся, пусть швырнул бы на этот диван! Вот было бы наказание, способное теперь ее спасти.

В этот самый миг зазвонил таймер. Звонил, звонил, не замолкал. Хуберт подошел к двери, широко ее распахнул:

– Уходи, пожалуйста.

* * *

Отец стоял у окна, хотя оттуда ничего не увидишь, кроме автостоянки для медицинского персонала, жалкой зелени и, чуть дальше, типовых частных домиков. В последние дни Джиллиан часто глядела в это окно, задаваясь вопросом, кто же населяет эти домики, что за жизнь протекает в ритме включенного или выключенного света, открытых или задернутых штор, чьи тени скользят за занавесками? Отец, впрочем, в окно не смотрел, он просто стоял опустив голову. Он еще и четверти часа не пробыл здесь, а уже нервничал. Одна из медицинских сестер удалила повязку, чтобы он смог посмотреть на лицо своей дочери.

Джиллиан подошла к нему сзади, но остановилась на расстоянии двух шагов. Ради нее он прервал отпуск на лыжном курорте, примчался на машине прямо с гор. Джиллиан начала было говорить, как этим тронута, но он только рукой махнул: на дорогу и трех часов не понадобилось.

– Врачи хорошо поработали, – заметил он. – Выглядит уже вполне терпимо, почти как раньше.

Однако Джиллиан выглядела не так, как раньше. Теперь, когда она вновь различает свои черты, ей особенно ясно, что они изменились и никогда уж ей не быть такой, как до аварии.

– Я говорил с врачом, – продолжал отец, – после третьей операции будет почти ничего не заметно.

– Через пять месяцев, – вздохнула Джиллиан. – Лето пройдет.

После операции она созвонилась со своим шефом. Тот предложил расширить ее редакторские обязанности, раз она пока не может работать в кадре. Осторожно прощупал, что там у нее с лицом. «Вроде бы через пять месяцев будет вообще незаметно, – сказала Джиллиан. – Если чуть подгримировать». – «Вот тогда и вернемся к этому разговору, – подытожил шеф. – Ну что, выходишь на работу? Когда?»

– Когда ты выходишь на работу? – спросил отец.

Работу ее он всегда терпеть не мог, возражал когда-то и против актерской профессии. Джиллиан страшно удивилась, когда он все-таки явился на выпускной спектакль. Ее журналистская переподготовка тоже не вызвала у отца восторга. Всех журналистов он считал левыми, а у левых цель одна – навредить частному хозяйству. Джиллиан еще во время учебы начала вести на местном телевидении лайф стайл-программу. И так хорошо делала свое дело, что ей позвонили с одного из центральных каналов, когда им понадобилась ведущая для нового цикла передач о культуре. Но, несмотря на то что известность дочери пошла по нарастающей, отец не прекратил бранить ее профессию. А особенно злился, когда кто-нибудь из клиентов или знакомых интересовался, не состоит ли он с нею в родстве, и ему приходилось выслушивать комментарии к ее передаче, ее нарядам и к репортажам в глянцевых журналах.