Ночь светла

Несколько дней спустя они договорились о встрече. В кафе его ожидала Джиллиан, но никакого потрясения он не испытал. Лицо телеведущей давно было ему знакомо, однако лишь при личной встрече в студии Хуберт почувствовал ее неуверенность и искренность, совсем не заметные на экране. Пригласил ее к себе в мастерскую. Когда показывал картины и Джиллиан впервые коснулась его руки, он едва удержался, чтобы не обнять ее. Предложил ей пива, а сам наблюдал, как она это пиво пила. И видел в ее лице не столько красоту, сколько разнообразие заложенных возможностей, множество скрытых в нем других лиц.

Джиллиан ушла, а он снова стал рассматривать фотографии Астрид, сделанные на юге Франции. Как забыть ее волнение, когда он останавливал машину где-нибудь посреди вольной природы? Астрид раздевалась в салоне, он осматривался по сторонам. На цыпочках шла она по каменистой земле; он, найдя удачный ракурс, фотографировал. Раз их прогнал какой-то крестьянин, другой раз Астрид засадила в ногу колючку и пришлось искать врача. Астрид застывала в классических позах, неподвижность придавала изображению что-то кубистское. Позже он все усилия приложил к перерисовыванию фотографий, но только не ее фигуры, а пейзажей. С тех пор она отказывалась ему позировать. Одна из картинок долго висела у них дома. Хуберт снял ее со стены, лишь когда заметил, до чего она смущает почти всех приходящих к ним людей. А потом он начал рисовать малоформатные интерьеры. Отсутствие людей в этих его рисунках вытекало не из художественного замысла, а скорее из бессилия художника.

Мысль о женщинах, случайно попадающихся на пути, он вынашивал довольно долго, прежде чем поделился с Астрид. «Все равно никто не согласится», – был ее ответ.

Вначале действительно никто не соглашался. Со временем Хуберт привык к отказам. Но по самой манере разных женщин выказывать сомнения, перед тем как дать ему решительный отпор, он научился оценивать свои шансы у одной, у другой и понимал, как действовать в дальнейшем. Он начал избегать центральных кварталов города, бродил по окраинам. Однажды дождливым весенним утром он вместо отказа впервые получил согласие. Остановившись у здания бассейна, он заговорил с женщиной лет пятидесяти. Спортивная, с короткой стрижкой. Изложил свои намерения, она в ответ расхохоталась: откуда, мол, ей знать, что он не развратник? Пришлось объяснять, что придется ему довериться. Хуберт до того волновался, что уже в процессе съемки почувствовал будущую неудачу с этими фотографиями. Тем не менее он отщелкал четыре или даже пять пленок и, поблагодарив, заверил ее, что все в порядке. Пообещал пригласить на вернисаж, если дело когда-нибудь дойдет до выставки. Она действительно явилась на вернисаж вместе с мужем и была очень разочарована, не найдя себя ни на одной из картин.

С каждой новой моделью Хуберт становился спокойнее, а его фотографии лучше. Но постепенно эти сеансы стали для него делом столь рутинным, что он попросту заскучал. Понял это незадолго до выставки, и пока все вокруг чествовали его работу, а сам он в интервью плел о ней всякую бессмыслицу, он уже твердо знал, что пора браться за новое. Галерист рассказал ему об американском художнике, который пятнадцать лет подряд писал одну и ту же женщину, свою соседку. Бессчетные ее портреты художник никому не показывал, даже его жена и муж модели ни о чем не догадывались. Хуберт раздобыл каталог того художника и решил тоже сконцентрироваться на одной модели. Когда Джиллиан явилась к нему в мастерскую, он счел, что модель найдена.

Отныне Хуберта не оставляла мысль о том, что он должен ее писать. Без всякого интереса заканчивал он последние свои работы в жанре ню, а сам только и думал, как отобразить на холсте то, что он увидел в лице Джиллиан. Она дала о себе знать лишь спустя две недели. На сердитый тон письма Хуберт и внимания не обратил, поскольку не сомневался, что она настроена столь же решительно, сколь и он сам. Однако работа с самого начала не заладилась. Очевидно, Джиллиан ожидала, что он напишет ее портрет, который дома можно повесить на стену, но Хуберта один-единственный портрет не интересовал. Ему мерещилось, что само ее присутствие сформирует целый цикл. Он был уже близок к тому, чтобы отказаться от замысла, как вдруг она предложила позировать обнаженной. И не столько нагота его воодушевила, сколько надежда, что Джиллиан тем самым подрастеряет самоуверенность. Однако лучше не стало. Джиллиан не позировала, а принимала позы. Своим моделям он всегда давал свободу, разрешал найти такое положение, какое им по душе. Джиллиан он заставлял лежать и сидеть так, как ей совершенно не свойственно, что и стало последней его попыткой вселить в нее неуверенность. А когда и это не помогло, он сдался.