Ночь святого Кондратия

По обе руки от мера на креслах чуть пониже, сидели священник и начальник стражи. В отличие от фиолетового с золотом камзола градоначальника, священник носил строгую снежно-белую мантию с деревянной буквой “т” на груди, на скромной цепочке.

С начальником стражи — по-здешнему, коннетаблем — все было ясно без подсказок, ибо носил он точно такую же кирасу и латные набедренники, налокотники — как стража с алебардами между толпой и помостом. Но, в отличие от рядовых, украшен был вождь наплечниками в красно-желтую клетку — судя по шевелению на ветру, наплечники были тканые. И таких же цветов — Юрий догадался, что это гербовые цвета Бомона, да и как тут не догадаешься, когда вокруг кто с флагом, кто с накидкой, кто с букетом патриотичных расцветок.

Тележка с дровами отъехала. Народ не спешил занимать освободившееся место, потому что на него въехала упряжка с деревянной клеткой в телеге. Из клетки стражники выдернули за локти совсем не плюгавого и не затюканного осужденного. Когда блудодея поставили перед судьями — вполоборота к толпе — Юрий смог хорошо его рассмотреть. Девушки тоже висли на руках, дышали почти в уши — и таращились на чароплета во все глаза. Не всем так повезло: блудодея поставили перед помостом, из дальних рядов могли разглядеть только голову.

— Совсем как человек, — разочарованно протянула Константа. И покосилась на Дьявола.

Юрий же смотрел на осужденного. Высокий, усатый, с заметной плешью, отражающей свет факелов… Разволновавшись, Дьявол и не заметил, как спустились сумерки.

— Нос напильником, как в замковой кузнице, — сказала Зафира. — А так ничего особенного.

Осужденный переминался, позвякивая цепями на скованных руках. Юрий отчаянно пытался выжать из себя хоть каплю жалости. Но толпа вокруг молчала. Пожалуй, истеричную злость еще можно было бы понять. А тут никто гнилого яблока не бросил!

“Его не хотят унизить,” — вдруг сообразил Юрий. — “Его именно убить хотят. И хотят этого все.” Если заезжие поначалу могли бы и не понять происходящего, то по напряженному угрюмому молчанию бомонцев любой бы уже догадался, что дело тут нешуточное.

На край помоста шагнул глашатай в клетчатой накидке гербовых цветов Бомона, с вышитой женской фигурой на груди.

— Святая Беос, — зашелестело по толпе. — Защити нас от потрясений!

Глашатай подул в гнусавый могучий рог и раскатил перед собой свиток.

— Гости славного Бомона и добрые горожане! Злокозненный сей Лисан Жабовар, бывший старостой поселения Дрозды, оного звания за преступления лишен! Преступления же суть: ворожил он на яйцах куриных!

— Нехрен яйца хватать! — заорали в толпе. — Маслобойки встали!

Глашатай снова подул в рог и подождал тишины. Продолжил:

— Чародейством непознаваемым совращал с божьего мира невинных отроковиц, при живой жене.

— Козлина! — громче звучали женские голоса.

— Деревню свои податями умучил, ободрал, как охотник белку! Но деньги оные не в казну Бомона, но на свои потребы пустил. Чем сделал жителей деревни своей неисправными в платежах налогов. Многие из той деревни побежали, а иные до сумы умучены бысть!

Толпа взревела:

— Что-то не так!

— Деньги взад!

— И черенком протолкнуть! — крикнул пацаненок с невидимой в темноте крыши.

Толпа засмеялась. Но нехорошо, не по-доброму.

— И главное, задумал колдовством извести благородного рыцаря!

Услышав о рыцаре, Зафира потянулась вперед. Глашатай же продолжил:

— Продав странствующему рыцарю изюм, злокозненно выковырянный из булки…

— Из одной? — звонко крикнул давешний пацан.

— Деревня бедная, — басом ответили из толпы, — двух не набралось.

— А зачем рыцарю-то изюм? — вполголоса удивилась над ухом Константа.

Глашатай выдохнул:

— Наконец, храбростью и умом рыцаря чароплет изловлен бысть. Поглядите все на храброго защитника!

Из темноты навеса к краю помоста вышел рыцарь. Зафира чуть не на плечи Юрию влезла; судя по ахам, не она одна это пыталась проделать.

— Какой высокий!

Юрий, внезапно ощутив укол ревности, буркнул:

— На помост поставь — и пони выйдут в кони!

Но Зафира пропустила шпильку мимо ушей. Юрий посмотрел на храбреца.

Храбрец был не то, чтобы очень силен или широк в плечах — многие стражники перед помостом превосходили его и в том, и в другом. Ни сверкающих доспехов, ни яркого плюмажа, ни даже длинного меча Юрий не увидел. Разочарован был не он один: Зафира с обиженной миной перестала тянуться к помосту. Константа фыркнула, не снизойдя до ругани. Дьявол подумал, что это, скорее к Зафире, чем к рыцарю. Потому что, несмотря на скромную стеганую одежду, приличную скорее каменотесу, подвиг был неоспорим.

— Из скромности, приличествующей благородному, храбрый защитник пожелал сохранить тайну имени! — прокричал глашатай и снова подул в рог. Рыцарь отступил в тень; на край помоста вышел поднявшийся из кресла священник. Простер над бликующей плешью деревянный знак в форме буквы “т” и возгласил:

— Бог да простит тебя, несчастного.

— Ибо мы не простим! — заорали в толпе.