Ночь триффидов

– Все! Игра! – Шарик, с силой врезавшись в мою ракетку, распался на две аккуратные полусферы, а Гэбриэл без паузы продолжил: – Мы используем маломощные передатчики с радиусом действия не более тридцати миль. На нас, как и на вас, нападали пираты. Наше положение было крайне скверным до тех пор, пока новая власть не сумела наладить оборону. Теперь, если на нас нападут, мы можем ответить так, что мало не покажется. Кофе хотите? Я был не в силах отказаться от восхитительного напитка. Мы пристроились на краю теннисного стола и принялись потягивать темную жидкость из бумажных стаканчиков, болтая о разных разностях. Мы строили гипотезы о причинах окутавшей нашу планету тьмы. Говорили о своих семьях и годах детства, что давало нам возможность лучше понять друг друга. Я рассказал Гэбриэлу о всех приключениях, связанных с испытаниями построенных мною моделей самолетов. Особенно ему понравился рассказ об испытательном полете реактивной модели. История была действительно забавной, поскольку старый звонарь, услыхав шум реактивного двигателя, вдруг вспомнил о гитлеровских ФАУ и ударил во все колокола. Гэбриэл смеялся громко и долго, шлепая себя по бедрам с такой силой, что на них наверняка осталась пара-тройка синяков. Кончив хохотать, он провел пальцем по краю стола и застенчиво произнес:

– Как легко забывается детство… Я разводил кроликов. Они размножались с такой быстротой, что я не замечал, когда пара-другая исчезала. Отец время от времени отлавливал их для кастрюли. – Вспоминая это, Гэбриэл улыбался. – Что касается моих грехов, то… На первое место я поставил бы любовь к кино. Каждую субботу я оказывался первым в очереди к кассам “Левиса”. “Левис”, если вы не знаете, громадный подземный кинотеатр на Бродвее. Я обожал легкие комедии. Бастер Китон, Лоурел и Харви, Аркин Россет. Чаплина, надо признаться, я недолюбливал. Чересчур сентиментально. Перебор смальца, как говорится. Ковбойские фильмы я тоже обожал. Чем больше стрельбы, тем лучше. Но через некоторое время я перестал смотреть на то, как люди убивают людей.

– Почему?

– Отец застрелил маму. Бах! Прямо в сердце. Эти слова меня буквально потрясли.

– Простите, Гэбриэл, я не хотел…

– Ничего страшного, Дэвид. Это произошло давным-давно. Говорят, что он неадекватно среагировал на хим-ин. Я чувствовал себя не вправе спрашивать его, что значит этот “хим-ин”. Но, видимо, прочитав в моем взгляде недоумение, он спокойно пояснил:

– Химическая инъекция. Боюсь, что и с этим вы тоже незнакомы. Я молча кивнул, боясь произнести бестактность, но Гэбриэл благожелательно улыбнулся:

– Так называемая химическая инъекция – один из методов стерилизации мужчин. – Он изобразил, что вводит себе в вену шприц. – Папе было в то время двадцать шесть, и для этой процедуры он стал староват. Вливание вывело его из психического равновесия. – Гэбриэл постучал себя по виску. – Мне в этом отношении гораздо легче. Ведь я не могу страдать от отсутствия того, что мне совершенно неизвестно. Вы понимаете, о чем я? Я все понял и в глубине души ужаснулся. Продолжая улыбаться, он добавил:

– Так называемая розовая карта открыла для меня доступ в Высшую школу Нейтера, – он радостно фыркнул, – и в итоге я получил образование, о котором прежде не смел мечтать. Теперь у меня прекрасная квартира и лучшая в мире работа. Эй, Дэвид! Что с вами? Вы расплескали кофе. Еще налить? Я поблагодарил его. Нет… Мне хотелось выскочить на палубу, чтобы вдохнуть свежего воздуха… У меня хватило сил выразить признательность за игру и потребовать реванша в ближайшем будущем. Получив обещание, я вышел, так ничем и не выдав обуревавших меня чувств. Время замедлило бег. Бывали часы, когда день нельзя было отличить от ночи. Это случалось, когда небо затягивали тучи, еще больше затеняя и без того хилое солнце. Пароход тем временем, разрезая форштевнем тихие воды Атлантики, спешил на запад. Временами дул ледяной ветер, и тогда в воздухе начинали кружиться снежинки. Кто-то очень давно написал: “Снежинка в июне… Что может быть хуже?” Теперь я знал, что неизвестный мне поэт был очень близок к истине. По всем законам природы в это время должны были стоять теплые летние дни, но вместо этого в открытый иллюминатор каюты залетали снежинки. Возможно, потепление так и не наступит. Если так – человечество погибнет, а планета скроется под толстым слоем льда. Кто знает, что произойдет потом? Тысячи и тысячи – а может, и миллионы лет ставшая ледяным гробом Земля будет вращаться вокруг невидимого солнца. На поверхности нашей планеты не останется ничего живого. Ни единого микроба. Я смахнул образовавшуюся на стекле иллюминатора влагу. За стеклом была сплошная чернота, на фоне которой мелькали отдельные снежинки. Да, давно покинувший наш мир поэт был прав. Ничего нет хуже летних снежинок…

– Хэлло, Человек Бум-Бум! – радостно крикнула Кристина из дальнего угла пассажирского салона. Она рисовала толстенным карандашом палочки, пыталась изобразить человечка. Я улыбнулся в ответ и, прикоснувшись к груди, произнес: