Ночь у Насмешливой Вдовы

— Ничего особенного. Он умчался на полной скорости. Митинг протеста переместился к аптеке. Аптекарь, мистер Голдфиш… — Марион взглянула на викария, и в глазах ее заплескалась тревога. — Джеймс!

— А?

— Они распалялись все сильнее, когда я проходила мимо второй раз, на обратном пути сюда. Мистер Булл особенно разошелся. Как по-вашему, они не явятся в ризницу, чтобы причинить вам неприятности?

Возможно, нервы викария и были на пределе. Но впервые в его глазах мелькнула искра надежды, возможно нехристианской, но вполне естественной, смешанной с радостью.

— Вы считаете, это возможно? — живо спросил он, напрягая плечевые мускулы. — Вы правда так считаете?

— Нет, конечно нет! Они не посмеют! Но если… боюсь, помощи от местных жителей вам будет мало. Вам помогут только… только…

Дверь внезапно распахнулась и так же быстро захлопнулась — неизвестно, для вящей театральности или нет. Присутствующие оказались лицом к лицу с низкорослым и коренастым доктором Иоганном Шиллером Шмидтом.

Доктор Шмидт всегда был воплощением того, что в переводе с его родного языка называлось «бодрость и веселость». Доктор Шмидт всегда улыбался, смеялся или раскатисто хохотал, навещая пациентов, хотя диагноз объявлял так возвышенно и мрачно, что больные пугались. Он смотрел на мир сквозь очень большие очки в толстой золотой оправе. На нем была плохо сшитая визитка и брюки в полоску — костюм лишь подчеркивал его коренастость. Кроме него, никто в Стоук-Друиде не носил цилиндра.

Сквозь свои золотые прожекторы доктор в полной мере излил на викария бодрость и веселость.

— Полагаю, я иметь счастье видеть пастор Хантер? — вопросил он низким баритоном и поклонился. На лице его расплылась улыбка. — Простите меня! Я прийти к фам по серьезному делу, хотя в определенном смысле оно есть жутка.

— А… ах, шутка, да! Здравствуйте, доктор!

На голове доктора Шмидта виднелся легкий пушок, словно подшерсток; ясно было, что и он скоро сойдет. Доктор склонил голову набок.

— Пастор Хантер, — сказал он, — я часто хотеть поздравить вас за ваши проповедь. Они есть превосходны! Вам следовало стать актер.

— По правде говоря, в детстве я и хотел им стать.

— Вот как?! — радостно воскликнул доктор Шмидт. — Сказать, как я догадаться?

— Но я не…

— Вы не уметь приспособиться к окрушающий обстановка, — заявил доктор Шмидт.

— Прошу прощения, что?

— Не уметь приспособиться, — повторил доктор Шмидт, сосредоточенно опуская руку, как будто он жал на велосипедный звонок. Потом он снова расхохотался.

Его смех начинал действовать присутствующим на нервы, которые у всех и так были напряжены. Сэр Генри Мерривейл издал низкое рычание, как будто увидел что-то ненавистное для себя. Несомненно, проницательный доктор Шмидт сразу оценил обстановку.

— Однако! — продолжал он. — Дело есть прежде всего. В церковь вы просить письма, так? — Он порылся во внутреннем кармане визитки, вытащил четыре конверта и сложил их веером. — Вот те, которые получить я. Если посфолите, они обвинять меня в том, что я есть нацист.

Преподобный Джеймс тоже рассмеялся, хотя и против воли и не слишком убедительно. Доктор Шмидт скорчил презрительную гримасу.

— Я есть шеловек ученый. — Он замахал руками. — Что я иметь общего с политика? Фу! Я служить великая новая наука. Однако я вам говорить…

Он подошел к столу с корзинкой.

— Ви есть поступить по-детски! По-студенчески! По-актерски! — Доктор покачал головой. — Однако, возможно, лучше, если я ничего не сказать. Я бросать их в корзина. Вот так.

Затем доктор круто повернулся на каблуках, хотя было видно, что ему немного не по себе.

— А сейшас прошу меня извинить, я есть должен идти. Но… Пастор Хантер! Я есть ваш доброжелатель! Я считать, мой долг есть вас предупредить.

— Предупредить? О чем?

— Хор-рошо! — Доктор Шмидт пожал плечами, раскатисто произнеся «р», и кивнул в сторону закрытой двери. — Там, на дворе, стоят много больших черных людей. Я насчитал их тридцать; и я не думаю, что они желать вам добра. Сюда они не будут входить. Они есть ждать, пока ви пойти к ним.

— Вот как! — воскликнул викарий, и глаза у него снова загорелись.

Марион, сбитая с толку настолько, что на долю секунды потеряла душевное равновесие, едва не завизжала.

— Да кто же сеет зло?! — воскликнула она. — Кто пишет эти письма?

— Ах, — пробормотал доктор Шмидт, бросая на нее проницательный взгляд поверх поблескивающей золотой оправы. — Иногда, боюсь, медик есть обязан нарушать врачебный тайна. Вы согласны, пастор Хантер?

Но преподобный Джеймс его не слушал. Он метнулся к двери.

— Извините меня, Марион, я скоро вернусь, — бросил он. Губы его расплылись в блаженной улыбке.

Дверь закрылась за ним.

Глава 9

Заходящее солнце было очень теплым для сентября. Его лучи освещали древние надгробия, поблескивающие новые мраморные могильные плиты и редкую пожухлую траву, сквозь которую изредка пробивалась зелень.