Ночь в конце месяца

казармы. Хлестнув брызгами, пролетает еще черепица... Я закрываю голову рукой и с маху

натыкаюсь на борт грузовика.

Мы переваливаемся через борт, садимся на мокрый пол. На плечи нам лезут остальные

солдаты, перекатываются кубарем...

Машина резко берет с места, а мы сидим, плотно стиснутые, и даже не качаемся, когда

кузов кренится на поворотах. В затылок мне кто-то горячо дышит, сбоку привалилась

широкая, круглая, как афишная тумба, спина сержанта Лапиги, в колени уперся чей-то

сапог...

Сгорбясь в три погибели, Петя чиркает спичками,— все же хочет наладить курево.

Запалить цигарку ему удается, но проку от этого мало. На ветру цигарка горит стремительно,

как бенгальский огонь, и в одну секунду рассыпается искрами.

— Нда,— говорит Петя — Каюк табаку, пропали денежки...

Нарастает кипящий гул, — мы въехали под деревья. Хлестко стегают по кабине мокрые

ветки. Я отворачиваюсь, ставлю торчком воротник.

Сонная одурь у меня прошла, в голове свежо, ясно. И я вдруг задумываюсь над тем, как

любопытно все складывается.

Вот спали спокойно десятки людей, видели сны, далеки были в мыслях и от казармы и от

этой ночи. Но раздалось короткое слово, и люди уже одеты, вскочили в машину, едут куда-то

сквозь тьму, ветер, дождь... Им это привычно: позвала служба.

Но и для меня, оказывается, это стало привычным. Вот еду, и не удивляюсь, будто всю

жизнь поднимался ночами по тревоге...

Неисповедимы пути солдатские.

2

Говорят, что нет уже в армии таких подразделений, каким был наш инженерный батальон.

А жаль, честное слово. Пригодился бы многим.

Попал я в него неожиданно.

Инжбатовский писарь, отслужив положенный срок, увольнялся в запас. Взамен

понадобился грамотный человек; в штабах тренькнули телефоны, был отдан приказ — и

меня, вчерашнего новобранца, послали на новое место.

Я еще не стоптал первой пары сапог, гимнастерка на мне топорщилась, как

накрахмаленная, и, снимая головной убор, я еще по привычке ловил пальцами козырек,

позабыв, что на мне пилотка, а не гражданская кепочка... Я и знать не знал, что такое инжбат.

И в первую же полночь, едва я сомкнул веки, прогремела команда «подъем!» — прибыл

эшелон с инертными материалами. С меня стянули одеяло.

Я попробовал возмутиться, сказал, что не спал двое суток, едучи в поезде, и подняться не

могу... Все напрасно. Здоровенный командир отделения—Лапига стоял надо мною, как

медведь на дыбках, глядел непреклонно:

— Приказано поднять всех.

И не успел я очнуться, как уже шагал в строю, с лопатой на погоне, и толстым со сна

голосом подхватывал бравую песню:

...За прочный мир, в последний бой

Летит стальная эскадрилья-а!

Каждому досталось разгружать по вагону. С непривычки я взялся за дело ретиво, через

полчаса набил на руке мозоль, плюнул и сел перекурить. Я начал понимать, что такое

инжбат.

С затаенной тоской я поглядывал на состав. Он уходил во тьму длинный, нескончаемый; в

молочном свете прожекторов копошились на вагонах согнутые фигурки, взмахивали

лопатами...

Только на соседнем вагоне лопата была бесстыдно воткнута в гору нетронутого гравия.

Там лежал, закинув руки под голову, веселый парень —рот до ушей, нос кнопкой, ангельские

светлые глаза прищурены.

Парень качал ногой в обмотке и беспечно посвистывал соловейчиком. Я невольно

позавидовал ему, потом вспомнил, что где-то близко ходит сержант Лапига, и зависть моя

прошла.

Парень заметил, что я курю. Скатился с вагона, стреканув тоненькими ногами, присел

рядом.

—Дай бумажки твоего табачку завернуть. А то у меня спичек нету.

Я дал. Парень затянулся, поежил плечами от ночного холодка.

—Сачкуешь? — спросил я снисходительно.

—Что ты! — оскорбился парень. —Я по инструкции.

— По какой же?

—А такой: «ешь — потей, работай — мерзни, на ходу тихонько спи»... Разве не знал?

—Нет, — сказал я. — Не доводилось.

—А еще в ефрейторы метишь. Парень прикидывающе глянул на мой вагон. Гравия там

было скинуто мало, едва покопана верхушечка. Откровенно говоря, я не сильно опередил

этого парня, хоть и не свистел.

—Я тебя ждал, — сказал парень. — Слыхал такое слово «рационализация»?

— Ага, — ответил я оскорбленно. — Слыхивал.

—Хочешь, устрою?

—Чего?

—Рационализацию.

Он вытащил из кармана моток проволоки, прикрутил один конец к черенку лопаты, а

другой конец намотал на руку.

—Пошли. Влазь на вагон и тыкай! Так я познакомился с Петей Кавунком и с его

«рационализацией» — аппаратом типа «копай глубже, кидай шибче». Забравшись на вагон, я

вгонял лопату в гравий, а Петя, стоя внизу, дергал ее к себе. Лопата ехала на край вагона и

сама спихивала гравий под откос...

Скажи мне кто-нибудь раньше, что такую вещь, как лопата, можно усовершенствовать,—

я бы посмеялся. Можно выдумать шагающий экскаватор, атомный ледокол, космическую

ракету. Но лопату не изменишь, она проста и гениальна, как обеденная ложка.

Так я думал, но появился Петя Кавунок с мотком проволоки, и мои убеждения потерпели

крах. Мы быстро приноровились к аппарату, взяли темп. Я втыкал, Петя —дергал, гравий

послушно летел под откос. Не надо было нагибаться, размахивать руками, кидать... Трах —

дерг! Трах — дерг!..