Ночь в конце месяца

Меня просто подмывало в этот вечер, я не мог сидеть смирно. Ахнули два баяна, и я

понесся по сцене. Летела пыль из щелей пола, тряслись декорации, а я все сильней грохотал

сапожищами в отчаянной скачке. Все прыжки я творил на ходу, выдумывая чудовищные

комбинации; никто бы не определил, что это за танец, а это было свободное творчество,

импровизация на тему «раззудись, плечо»...

Потом начальник клуба долго тряс мою руку, официантки смотрели горящими взорами, а

Петя сказал восхищенно:

—Даешь!

Он тоже не подозревал, что я пляшу первый раз в жизни...

Так я отпраздновал свою победу.

И снова потянулись рабочие дни. С утра мы выезжали на аэродром, трудились и в холод и

в ненастье. А ночами частенько гремела команда: «Подъем!» — и мы шли на ветку

разгружать вагоны. Но я уже не боялся, что отстану от товарищей. Теперь я был равным.

Я сдружился не только с Петей Кавунком, но и с другими солдатами; я понял, до чего

вкусен бывает конский рис (так у нас называли овсянку), поданный на ужин батальонным

поваром Левой Лукериным, я распознал сладость крупной, как древесные опилки,

солдатской махры, завернутой в потертую газету и горящей с треском и шипеньем...

Иногда я вспоминал разговор с майором и посмеивался. Вряд ли он верил в меня,

назначая испытательный срок... А я уже теперь назубок знал, какую работу исполняют мои

товарищи, я помнил о ней горбом, руками, ссадинами на плечах... Однажды писарь,

истомленный ожиданием отъезда, напутал в наряде, выписанном мне и Пете Кавунку. Я

высадил писаря из-за стола, взял бланк и сам заполнил его: расставил и тонны, и километры,

и часы — все, что следовало.

Сержант Лапига покрутил круглой головой:

—В тютельку! Будет писарем работать как положено. Процента у него не накинешь...

Петя Кавунок поглядел на меня с одобрением и подтвердил:

—А то как же!

Он был доволен за друга.

Во второй половине месяца зарядили дожди; осенние, обложные, они секли землю

сутками, и у них был такой однообразный шум, что мы привыкли к нему и перестали его

замечать.

К воде привыкнуть было трудней. Она оказывалась всюду — в отсыревшем сене, которым

были набиты подушки; в портянках, которые надо было выжимать и обертывать на ночь

вокруг голенищ; в отяжелевших шинелях, от которых уже несло кислым запахом.

В последнюю ночь месяца нас подняли, чтобы отвезти на аэродром. Предстояло спасать

его от затопления.

Это была единственная работа, которую мне еще не доводилось исполнять...

5

Машина замедляет ход, перебирает скатами бревна на мостике. Впереди брезжит неясное

зарево, — это на стоянке аэродрома горят фонари. Они оттянуты ветром в одну сторону и

словно летят, пробивая жестяными колпаками струи воды и дождевую туманную пыль.

Сержант на ходу перемахивает через борт. Под сапогами его шумно плюхает вода.

Прыгаем и мы.

—Вам с Кавунком чистить отводную канаву! — приказывает Лапига. — Начнете от

рулежки, посмотрите тюбинг. Быстро!

Он строит остальных солдат и уводит их к стоянке. Мы с Петей вытаскиваем из кузова

лопаты, озираемся.

Аэродромное поле похоже на озеро. Кругом — вода. Она рябая от волн и словно кипит.

Возле нас еще пляшут желтые отблески фонарей, а дальше — густая темнота, лишь изредка

вспыхивают в ней бледные пятна и полосы.

—Жисть солдатская — не флотская, по воде пешком броди! — философски замечает Петя

и носком ботинка меряет глубину лужи. — Глыбко, туды ее в кружку...

Пете жаль мочить обмотки. Но когда я отпихиваю его, чтобы пройти вперед, он

останавливает:

—Погоди... не лезь. Ты же не знаешь. Тут можно очень просто в канаву уркнуть.

И осторожно, оттянув носок, ступает в лужу. Вода ему по колено.

Пока мы с плеском, с бульканьем бредем до рулежки, Петя объясняет мне обстановку.

Под землей аэродрома устроена дренажная система. Если дождь, то вода стекает в отводные

канавы. Но сейчас, после ливней и мокрого снега, вода не успевает стекать. К утру может

ударить заморозок, тогда ни один самолет не поднимется в воздух...

Нам надо найти место, где вода задерживается. Мы должны обследовать канавы, трубы и

непременно спустить воду, чтоб как можно скорей аэродром был сух.

Под нашими ногами вдруг появляется твердый грунт. Я догадываюсь: вышли на

рулежную дорожку. А вот впереди и канава. Ее не сразу разглядишь — полна воды...

—Постой тут! — Петя отдает мне лопату, перебегает на другую сторону. Каким-то

непонятным образом он узнает, где под водой мелко, а где глубина. Петя скачет по краю,

потом что-то кричит, и я едва улавливаю разорванные ветром слова:

—Тюбинг забило-о! Давай о-а-оа!..

Какой еще тюбинг? Я бегу, сгоряча ухаю в воду чуть не до пояса, — черт, этак и

затопиться недолго!

Петя стоит над канавой и показывает рукой под воду:

—Там труба проходит под рулежкой... Тюбинг такой! Забило его мокрым снегом, понял?

Оттого и стока нет!..

Приглядевшись, я вижу, что над волнами и вправду — то покажется, то скроется темный

полукруг. Теперь ясно... Мне приходилось видеть такие трубы под мостами на

автомобильных дорогах. Когда-то я даже лазал в такую трубу, как в тоннель...

—Попробуем лопатой! — кричу я и опускаюсь пониже. — Ну? ..