Ночь в конце месяца

придет. Ну, да с ней-то я и потом объяснюсь. А вы послушайте...

Ну вот. Человек этот, Валька, — мой старый приятель, вроде как друг детства. В одной

школе учились, а потом — в техникуме. Но главная-то наша дружба началась позднее, когда

мы вместе поступили на завод. Было это—сейчас скажу —ровно двенадцать лет назад...

Точно, двенадцать.

Из техникума нас тогда выгнали, со второго курса. У меня по математике была двойка, у

него — еще и по английскому; да и дисциплина тоже... не очень. «Мотали» мы с лекций

часто, то неделям не бывали в техникуме. Естественно, что попросили нас вообще убраться.

Я бы, правда, мог экзамен пересдать, если бы очень захотел. Но жилось тогда трудно,

мать болела часто, денег не хватало. А стипендия двести рублей, какая от меня помощь...

В иные дни, чтобы денег домой принести, я свой хлеб продавал, Выкуплю по карточкам,

да тут же в очереди и продам. А то папиросами на углу торговал. Раскроешь тачку

«Беломора» и кричишь спекулянтским голосом:

—Рупь штука, рупь штука! Только здесь, только здесь! ...

А самому совестно, глаза от людей отводишь.

Вот и задумался я: оставаться в техникуме или махнуть на завод? Валька меня убеждает:

—Брось думать, соглашайся! Ученики на заводе не меньше "пятисот "получают. А

настоящие работяги — до двух тыщ! Не известно, получали бы мы столько, если бы

техникум кончили...

Я спрашиваю:

—А что делать придется?

—Ну, — говорит, — там поглядим. Сунемся в хорошее местечко: на контроль или на

сборку. Будешь лампы в приемники вставлять. Работенка не пыльная, в белом халате, при

галстучке.

А я ведь тогда совершенно не представлял, какие бывают заводы, что там за труд. И чем

стоит заниматься в жизни — тоже не знал. Ни одна профессия меня не привлекала, никаких

особенных мечтаний не было... Все равно, где работать, только бы самостоятельным себя

почувствовать. Я и согласился.

Не подумайте, что я сейчас жаловаться начну. Дескать, сбил меня дружок с правильного

пути... Нет, не в нем дело. Никогда я не жалел, что поступил на завод. И то, что

специальность взял первую попавшуюся, — опять-таки ничего не значит.

Вот часто говорят: надо со школьной скамьи мечтать о будущем своем деле. Мне кажется,

чепуха это. Большинство людей, по-моему, случайно выбирают профессию. Не то чтобы уж

совсем наобум, а так... подчиняясь случаю. Это все равно как в любви.

В кого большинство людей влюбляется? В тех, кто рядом оказался; в соседей, в

сослуживцев, или там в земляков из того же района. Бывают, конечно, исключения, но это не

в счет... Вот я, например, со своей женой в вечерней школе познакомился. И хоть жена мне

говорит, что я единственный на всем свете, и я ей то же самое говорю, но по правде-то

сказать — мы ведь случайно встретились... Поступи я в соседнюю школу, наверно, нашлась

бы другая хорошая девушка, и опять я бы говорил, что она единственная... А уехал бы я

отсюда, так оказалась бы моей женой сибирячка или алтайка. Верно ведь?

Но это я так, к слову. К тому, что главное не только в выборе...

Помню, как в первый день шел на завод. Выписали нам с Валькой временные пропуска,

велели ждать мастера из цеха. А нам не терпится — поскорей в проходную, показали

пропуска вахтеру и — на заводской двор.

Было осеннее утро, кругом темно, небо черное. И в этой тьме светятся окна корпусов—

длинные такие, необычные. Слышен грохот, звон, какие-то тени мелькают за стеклами... Что

там за жизнь?

Я гляжу, и от волнения руки вспотели. Представляется мне завод огромным кораблем.

Знаете, у кораблей окна тоже во всю длину, цепочками... Труба угадывается над корпусами, с

ее обреза ветер срывает искры. Дрожат окна, гудят машины, куда-то плывет корабль, на

который нас с Валькой занесло...

Я говорю:

— Черт с ним, с мастером... Не будем ждать. Айда сами! Везде походим и посмотрим...

Валька испугался, упираться начал, но я его чуть не за шиворот поволок. Добежали мы до

каких-то дверей и — лопали в цех.

Если вам сказать, что это был за цех, вы засмеетесь... Цех ширпотреба. Ложки там

штамповали, всякую дребедень, кастрюльки давили. Мелочь, в общем.

А тогда мне показалось, что это и есть тяжелая индустрия... Как же: двухэтажный пресс

вперед глазами, весь горячий, масляный, содрогается... Рабочий нажмет ладонью красный

грибок — ахнет пресс, и выскакивает готовая кастрюля, еще дымок от нее курчавится.

У меня рот бубликом. Стою — не оторвусь... Валька масляные брызги стирает с пиджака,

шепчет: «Пошли дальше!» —а я не слышу. В первый раз увидел, как вещи на свет

рождаются!

Долго мы торчали в этом цеху, потом в следующий топали. А там еще интересней.

Вдоль всего цеха—приземистые станки. Они будто неподвижны, но это лишь кажется.

Скорость у них такая, что глазом не уследишь. Деталь крутится бешено, а будто на месте

стоит, и только мерцающий круг, словно у пропеллера...

Приткнулись мы к одному станку, глаза пялим. Работает за станком горбатенький

старичок — в рукавицах, в зимней шапке. На лице — мотоциклетные очки-консервы. И он в

этих очках похож на филина: этак сердито зыркает глазищами.

Станок не гремит, а журчит, словно хороший автомобиль на полном ходу. Вертится