Ночь в Лиссабоне

– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Мне нужно поговорить с одной женщиной, которая находится в этом лагере.

– А почему с одной? Почему не с двумя? Не со всеми?

– Послушайте, – перебил я ее, – в этом лагере моя жена, я должен поговорить с женой!

Женщина засмеялась. В ней не чувствовалось гнева, только усталость.

– Еще один фокус! Каждую неделю вы придумываете что-нибудь новое!

– Я здесь первый раз!

– Потому-то ты так настойчив! Убирайся к черту!

– Послушайте же, – сказал я по-немецки, – я прошу вас передать моей жене, что я здесь. Я немец. Я сам был за проволокой в Леверне!

– Посмотрите-ка на него, – спокойно заметила женщина. – Он еще и по-немецки болтает. Проклятый эльзасец! Пусть тебя сожрет сифилис! Пусть всех вас сгрызет рак за то, что вы нас тянете туда, у вас вообще нет никакого сочувствия, кабаны! Разве вы не понимаете, что вы делаете? Оставьте нас в покое! – сказала она громко, с силой. – Ведь вы нас посадили, неужели вам этого еще мало? Оставьте же нас, наконец, в покое, – закричала она.

Я услышал, что приближаются другие, и отскочил.

Ночь я провел в лесу. Я не знал, куда податься. Взошла бледная луна и, словно белым золотом, облила окрестности, окутанные дымкой тумана. Потянуло холодом осени.

Утром я спустился в долину и обменял свой костюм на комбинезон монтера.

Я вернулся к лагерю и у входа объяснил часовому, что должен осмотреть электропроводку. Мой французский язык оказался сносным, и меня впустили, ни о чем больше не спрашивая. Да и кто же, в конце концов, полезет добровольно в лагерь для интернированных?

Я осторожно прошелся по улицам лагеря. Женщины в бараках жили будто в ящиках, разделенных кусками парусины. В каждом бараке было два этажа, посредине проход, по сторонам занавески. Некоторые из них были подняты, там виднелись грубые постели. Кое-где на стене мелькал платочек, пара открыток, фотография. Это все выглядело жалко, но придавало уголку слабые черточки индивидуальности.

Я крался сквозь полутемный барак. Женщины перестали работать и поднимали на меня глаза.

– Вы с каким-нибудь известием? – спросила одна.

– Да, у меня поручение для одной женщины. Ее зовут Елена. Елена Бауман.

Женщина задумалась. Подошла вторая.

– Это не та нацистская стерва, что работает в столовой? Та, что путается с доктором?

– Она не нацистка, – сказал я.

– Та, что в столовой, тоже не нацистка, – сказала первая. – Кажется, ее зовут Елена.

– Разве здесь есть нацисты? – спросил я.

– Конечно. Здесь все перепуталось. Где сейчас немцы?

– В окрестностях их нет.

– Говорят, должна прибыть военная комиссия. Слышали вы что-нибудь об этом?

– Нет.

– Комиссия будет освобождать из лагерей нацистов. Но вместе с ней явятся и гестаповцы. Вы ничего об этом не знаете?

– Нет.

– Но ведь немцы не должны хозяйничать в неоккупированной зоне.

– Держи карман!

– Вы ничего об этом не знаете?

– Ничего, кроме слухов.

– От кого известия для Елены Бауман?

Я помолчал.

– От ее мужа. Он на свободе.

Вторая женщина засмеялась.

– Ну, ему придется раскрыть рот!

– А можно пройти в столовую? – спросил я.

– Конечно! Вы не француз?

– Эльзасец.

– Вы боитесь? – спросила вдруг вторая женщина. – Отчего? Вы что-нибудь скрываете?

– А есть сегодня хоть один, которому нечего скрывать?

– Вам виднее, – ответила первая.

Вторая ничего не сказала. Она уставилась на меня так, словно я был шпион. От нее резко пахло ландышами. Запах духов бил в нос.

– Спасибо, – сказал я. – Где столовая?

Первая женщина объяснила мне, как туда пройти. Я двинулся через полумрак барака, будто сквозь строй. По обеим сторонам всплывали бледные лица, испытующие глаза. Мне казалось, будто я попал в царство амазонок. Потом я опять очутился на улице, под жарким солнцем, и снова меня охватило затхлое дыхание неволи.

Я никогда не думал, была ли Елена здесь верна мне. Это уже не имело значения. Нам выпало слишком много испытаний, и у нас не осталось ничего, кроме стремления выжить во что бы то ни стало. Все остальное исчезло. Даже если сомнения и мучили меня в Леверне, – это был бред, пугающие образы, которые я сам придумывал, прогонял и опять вызывал.

Теперь я стоял посреди ее спутниц. Я наблюдал за ними вечером у ограды, я видел их сейчас – голодных женщин, которые уже много месяцев были одни. В неволе они не перестали быть женщинами, теперь они даже еще сильнее чувствовали это. Что же им оставалось?

В бараке, где была столовая, бледная женщина с рыжими волосами продавала разную снедь. Ее окружали несколько других.

– Что вам надо? – спросила она.

Я подмигнул, показал головой в сторону и пошел к двери. Она быстро окинула глазами своих клиентов.

– Через пять минут, – прошептала она. – Хорошие или плохие?

Я понимал, что она спрашивала о новостях.

– Хорошие, – сказал я и вышел в соседнюю комнату.

Через несколько минут женщина подошла ко мне.

– Надо быть осторожней, – сказала она. – Вы к кому?

– К Елене Бауман. Она здесь?

– Зачем?

Я молчал и разглядывал веснушки у нее на носу. Глаза ее беспокойно бегали.

– Она работает в столовой?

– Чего вы хотите? Вы монтер? – спросила она. – Для кого вам нужны эти сведения?

– Для ее мужа.