Ночь в номере 103

Стрела настигла меня через десять лет. До того часа Госпожа не приходила. Десять лет, три месяца и девятнадцать дней жил я в горячке, обернулся в зверя, не знающего пощады и страха. Я кидался на клинки, насаживал людей на меч, пил и горланил песни, поносящие богов. Я бил свою болезную жену. Искал колдунов и требовал дать мне настоя, способного вырвать душу из тяготящей плоти. Я мог бы сам оборвать свою жалкую жизнь, завершить путь достойно. Чего я боялся? Не увидеть ее в момент сэппуку. Ведь она велела ждать. И я трусливо дожидался обещанного часа. Стрела успела оборвать мое бесчестие. Оперение у летящей смерти было того самого синего оттенка цветов горечавки. Госпожа пришла ко мне в переливчатом изменчивом шелке.

Я всю жизнь любил Смерть и наконец остался при ней. Госпожа подарила мне особый меч. «В нем часть моей силы, – сказала Госпожа. – Это оружие способно поразить и людей, и демонов. С его помощью я собираю души, нынче эта честь перейдет тебе. Будь вершителем моей воли!»

О, как я был счастлив в тот миг!

– Отчего сейчас? – спросил Рюу. Он искал в себе жалость к самураю и не находил. Слова о больной жене, об убийствах и унижениях в поисках Смерти всколыхнули в нем гнев. Воин не сожалел о содеянном, он упивался историей своей любви. Дракон на спине, растревоженный Госпожой, встрепенулся, сжал когти. – Ты ведь служил ей верой и правдой столько лет.

– Потому что тогда она была иной. Сердце куда прозорливее глаз. После нашего единения, в счастливейший день моей судьбы, позвала она своих слуг. «Демоны», – выхватил я меч. Корчащиеся, краснокожие, рогатые и клыкастые, те, кого самураи убивали и преследовали, смиренно пали ниц перед Госпожой. Она приказала принести зеркало.

Приходилось ли тебе видеть зеркало до неба? Отражались в нем начало и конец времен, жизнь и смерть всех людей, первый и последний вздох ничтожнейшего из животных, рассвет и закат богов. Возлюбленная моя подошла к зеркалу, затуманилась поверхность, выглянула из нее весенняя мерцающая краса.

«Что же ты, любимая?» – недоумевал я, глядя, как она прячет лицо за рукавом.

«Неужели ты не видишь, кто я? Боги несправедливо разделили две половины целого. И она, прекрасная, желанная, ходит по земле, и люди радуются ее приходу, хоть и приносит она порой одни страдания. Зовут ее в свои семьи. Я же, та, кто дарит отдохновение от земных мук, заточена в жутком облике. Я вечное тление и мрак! И нет мне утешения!»

«Нет никого милее Госпожи. – Я встал между ней и зеркалом. – Воистину я благословен среди смертных! Я вижу желанный, дивный сон и могу быть слугой луноликой богини!»

Я распорядился больше никогда не приносить зеркала. Много позже Госпожа сбросила его в жерло горы Хакусан[50], и его осколки замело снегом. Мы упивались светлыми днями. Госпожа приносила свой дар живым существам – забирала от страданий. Я благоговел перед действом, открывшимся мне.

До поры ей хватало моей любви и той красоты, что отражалась в моих глазах. Но зеркало разбилось, и со временем Госпожу стало тяготить, что лишь я вижу ее молодой и прекрасной. Остальным она открывалась в истинном обличии – старухой на костяных ногах. Наверное, я не мог понять глубины ее отчаяния.

Однажды она, забрав душу юного создания, вошла в мертвое тело.

«Какова я теперь?» – хвастала Госпожа.

«По-прежнему прекрасна!» – восхищался я и направлял меч к горлу того, кому она решила оборвать жизнь.

Она могла обладать любым телом, мужским или женским, молодым или старым. Но бредила юными девами. «Пусти в ход меч, что я тебе подарила», – приказывала она и наслаждалась посмертной агонией вместо того, чтобы освобождать от боли. Отобранное тело истлело за пару недель. Началось время отчаяния. Госпожа искала мужчин, способных разглядеть ее девичью прелесть.

«Невозможно, что ты один-единственный!»

Мужчины бежали в страхе, а я не мог объяснить, что гляжу на нее сердцем. Она меняла тела, ни в одном не приживалась. Раз за разом превращалась в старуху. Пропиталась трупным ядом тел.

Я снова убивал. Намного чаще, чем прежде, при жизни. Все чаще приходила моя Госпожа к мысли об отдыхе от череды смертей. Твердила, что заслужила отдых, что сила ее сродни наказанию, что она не может больше бродить по миру и заглядывать в жалкие лица смертных. Все чаще говорила моя Госпожа о несправедливости. При свете полной луны возводила очи к небесам и долго кричала хулы богам, что отмерили красоту другой, а ей определили в дар не силу, но проклятие. О какой другой говорила Госпожа, то мне не ведомо! Но там, где Госпожа останавливалась больше положенного мгновения, земля умирала. Хирел урожай, дох скот, болезни поражали людей. Они проклинали смерть и просили о лучшей жизни, чем приводили Госпожу в еще большее неистовство.