Ночь Веды

- Ты оборотень, Ярин. В тебе душа оборотня. На людях одну свою сторону кажишь, а в потемках, в безлюдии другим становишься.

- Дак тако же и все ведь живут!

- По себе людей судишь. Собственная тьма глаза тебе застит, и думаешь, что черное все, белого не видишь, - печально сказала Алена. - Видать, не разойтись нам по доброму.

- Передумала отсрочку мне давать? Осерчала на кол осиновый? - с усмешкой проговорил Ярин. - Видать, он тебя задел-таки.

Алена глядела на него молча, без зла, с печальной усталостью. Потом сказала:

- Погожу еще. Злодеи на кресте каялись, вот и посмотрю, как тяжел крест твой тебе покажется.

Мать ждала его, покорила, что шатается ночь-полночь невесть где. Выговорила упреки ему так, по привычке больше, потому как знала - Ярин и завтра, хорошо, ежли к полуночи домой воротится, а то и вовсе под утро. Раньше хоть для виду посмеется, за плечи обнимет, "Не ругайся, мамка", скажет. А теперь - молчит больше, а коль не по нему что, таким бирюком зыркнет, аж сердце екает... И что в голове у него творится, неведомо. Мать уж и тому рада была, что дождалась сынка, что ночевать домой воротился. Пока он промокшую одежу с себя скидал, она проворно ухватом чугунок из печи вытянула, щец горячих, упревших половником зачерпнула:

- Садись, горюшко мое, поешь, согрейся.

Стоя за спиной сына, глядела, как свежая, в складках рубаха обтягивает широкие плечи его, как влажные волосы рассыпались по ним крутыми, блестящими кольцами. Мать положила руку ему на голову, но сейчас же убрала - сын недовольно дернул плечом.

- Ешь, ешь, сынок, - поспешно проговорила, подумав с грустью, что был Яриша когда-то ласков... - Да ложись, поздно уж. Я постель тебе постелила.

Под невесомым шерстяным одеялом было тепло, покойно и так сладко слушать беспрестанный стук дождя. Стучал он в стены и окошки, будто отчаянно в тепло просился. "Как бездомный приблуда, - лениво подумал Ярин. - Уже и надежду потерял, что пустят, а все колотится..." Потом мысли его свернули в другую сторону, и стал он думать об Алене.

Странное дело, он ее не боялся, вернее - мертвую не боле, чем когда жива была. Как будто ничего между ними не изменилось. Он думал, что одолел ее, верх взял, а оказалось - еще нет. И противоборство продолжилось. Он как будто прошел сквозь собственный страх, оставил его позади, и теперь было что-то другое: злое упорство, равнодушие к тому, что будет с ним самим. В какие-то минуты Алена его пугала, правда, но эти минуты проходили, и уходил страх. Ярин опять готов был ко встрече с Аленой и даже как будто ждал ее: что еще она придумает и что он преодолеет. Острота настоящей опасности наполнила жизнь Ярина, и он как будто входил во вкус, испытывая себя в способности противостоять ей.

Глава пятьдесят первая,

где Филька делает последний выбор

Дожди как-то незаметно превратились в снежную порошу, и однажды поутру люди, просыпаясь, удивлены были необычно ясным светом, вливавшимся в окошки - глянули, а там бело! Пока спали, Зима гостьей заявилась, да уж и расхозяйничалась, прибралась на свой вкус и лад. Сельчане дивились на раннюю гостью, а старики обещали, что все приметы указывают: после столь короткой осени жди необычайно раннюю и дружную весну.

Морозы тоже не заставили ждать, взялись выхваляться, силу свою казать, укрощая строптивую Лебедянку. Споначалу закраинами ледяными обложили ее для пробы, а после поднатужились, да и кинули от берега до берега хрустальный покров, смирили речку, как кобылку норовистую шелковыми путами стреножили.

Ночи опускались на Лебяжье рано и стояли ясные, звездные, светлые после осенней непроглядной мглы. От морозцев казались они прозрачными и звонкими, сам воздух был похож на хрусталь.

В начале одной такой ночи Филька, как обычно, пришел ко двору Ярина. Тот вскоре вышел, застегивая на ходу легкий дубленый полушубок.

- Куда закатимся? - спросил он дружка и, глянув на него, засмеялся: Ну-ну, чего ты там придумал с такой лукавой рожей?

У Фильки и впрямь, глаза блестели, как масляные, и на лице будто кто выписал саму блудливость.

- От тебя и хошь, да не утаишься, - хохотнул Филька. - Счас, только вышел к тебе идти, а из соседнего двора Васенка вывернулась, с ведрами. "Проходи, - говорит, - дядя Филипп, не буду тебе дорогу с пустыми ведрами засекать". "Дядя"! - опять хохотнул Филька. Спрашиваю, - куда так поздно? "Воды, - говорит, - не успела засветло принесть".

- Ну дак и к чему ты этот сказ ведешь?

- Я уж на нее с лета поглядываю - все девчонкой сопливой бегала, и враз девкой обернулась. Тако добро пропадает...

Теперь и Ярин засмеялся.

- Дак куда мы с ней?

- А хатенка Михаськина? В улице последняя, на отшибе. Ты иди печку затопи, а я мигом.

- Управишься один?

- А то!