Ночь всех проверит

– Гусеницей патрульный пилот называет ребенка. – Он вздохнул сокрушенно. – Младенец требует еды, сухости, ванночку, а-а, пи-пи, – чего еще там надо младенцам. Имеет право. Она, в отличие от мамки и папки, жива и потому нуждается во всех положенных ей благах. Дайте же мне одежду, и я пойду снимать людей и гусеницу с дерева.

Бригадир зажал под мышкой ворох рабочих комбинезонов.

– Такие дела. Грустно это… – Аристарх сокрушенно покрутил головой. – И не ходите за мной, мы там все голые. Лучше нацедите сока селлозии да поищите чего положено к столу. Поминальному. Сами покумекайте, что собрать, не маленькие…

* * *

Оази избегала Аристарха, переживая страшное смущение, и одновременно ей нужно было кому-то передать последние слова галерца. Она подумала и решила: почему обязательно Аристраху? Может, лучше – Тимоху? Ведь это он прилетел с девушками и галерцем, кому, как не ему, лучше знать отца малышки Надьи?

Она покружила в нерешительности, приближаясь к пилоту, и, вдоволь подергав себя за волосы, решилась:

– Офицер Тимох, скажите, что значит «каяться»? – спросила она. – Мне мало тех сведений, которые сообщил кубо-кубо. Я хочу разобраться, спасибо.

– «Каяться» – это просить прощения за свой проступок. Так говорят на Звездном флоте, на кораблях, где есть специальные люди, принимающие покаяние. Они в космосе вроде заместителей флорников, только без полномочий расправляться с людьми по ночам.

– Как именно эти люди принимают покаяние? – блестела Тимоху в глаза желтыми кругляшами окуляров Оази.

– Они говорят, что прощают человеку его проступок, советуют больше никогда не поступать против совести и закона, иначе в следующий раз могут и не простить его.

– И если не простят, тогда что?

– Тогда этого человека вечно будут мучить злобные сущности после его смерти.

– Ах, вот оно что! Он испугался! – прошептала Оази. – Ветер убил человека и испугался мук наказания! А меня принял за злобную сущность, явившуюся за ним!

– Вот как? – пробормотал пилот. – Он уголовник?

– Да.

Оази-Ушки многозначительно удалилась. В ее случае это значило – не перешла на бег, как обычно, а ушла быстрой походкой.

Но потом, через час или около того, она снова подошла к патрульному офицеру. Собрав две морщинки на гладком лбу, она продолжила разговор:

– Разве можно убить человека, потом сказать «извините», получить прощение и думать, что сделал все, как надо? Вот что я не могу понять!

Тимох тоже сосредоточенно нахмурился, видя отражение своего лица в желтых стекляшках очков флор-лингвиста:

– Оази, эту задачу тебе решать всю жизнь. Раздели свой сложный вопрос на более простые: «Разве можно убить человека?» – это будет первое. Кстати, я и сам решаю эту задачу, и не я один. И пока, мне кажется, взялся за нее с конца: знаю только, что я бы, пожалуй, простил покаявшегося. Наверное, простил бы. Смотря по обстоятельствам – разобрался бы, конечно, сначала. Хотя что я такое говорю? Какое же прощение после разбирательства? Прощение, говорят, в сердце. Это если ты человек и имеешь сердце. М-да… Флорникам проще… Ох, тяжелый вопрос задала ты, Оази. Флорники не простили Ветера.

– И оставили вас жить.

Убитая горем Анна прижалась лбом к холодному лбу Мрии, затем встала с колен и сказала, чтобы тело первой белошвейки не готовили к погребению. Объяснила бригадиру:

– Я заберу Мрию на «Иглу‐2».

Аристарх спросил:

– «Игла‐2» готова к старту?

– Да. «АДРОН» снова взаимодействует со мной. Корабль открыт. Я улетаю.

– Это что-то личное?

– Это сложно объяснить, Аристарх. Долго рассказывать.

Ресницы Анны стояли горизонтально.

– Белль, будь человечной! – вырвалось у бригадира лесорубов.

Анна вздрогнула, как от пощечины, и закрыла лицо ладонями.

– Я злая… Отлет не связан с Тимохом, никто здесь ни при чем… Это я…

Ее ресницы взметнулись вверх, глаза распахнулись, она смотрела Аристарху в лицо:

– Вы хорошие люди, очень хорошие! Надежные. Я таких мало встречала. Раньше только Мрия была мне надежной подругой. Я буду вспоминать всех вас каждый день. Мое решение связано с космической теорией, которую необходимо проверить.

– Именно сейчас?

– Только сейчас или никогда. Может быть, я спасу Мрию, если верну ее в эпсилон, в нуль-точку, где она в одиночестве родила дочь и ждала помощи. Может, в нуль-точке я совмещу события, закольцую время и вычеркну ее смерть. Если мне не удастся это сделать, пусть космос примет мою подругу. Ваша планета не приняла ее, а она была правильной!

– Анна, Семилунный не может творить чудеса. Мы не смогли уберечь Мрию, она осталась ночевать там, где флорники нашли бы и умертвили любого. Ты ведь знаешь, как все складывалось. Что нам было делать?

– Да мы ничего не сделали для нее!

– Мы пытались. Лес свидетель – мы не хотели их смерти. Не казни меня, и так тошно. Флорники не повредили тело Мрии. Это знак. …Я думаю, ты хорошо справишься, белль. Обещай, что вернешься. Твой парень будет тебя ждать. Паутина на вас была крепкая. Я бы поцеловал тебя, но Тимох не одобрит.

Анна грустно улыбнулась:

– На вас с Оази тоже была крепкая паутина!

Протянула Аристарху руку для рукопожатия. И повторила, отходя: