Ночь за нашими спинами

…Знаете, мне нечего сказать вам, чтобы вы хоть ненадолго почувствовали себя в безопасности. А ведь для этого и нужны политики… Но я плохой политик. Вряд ли вы удивлены, верно?

Сегодня я говорю не как глава партии Свободы, а как гражданин. Один из вас. Забудьте все, чему я пытался вас научить, это осталось в прошлом. До Земли было и будет слишком далеко, ни один из нас не доберется туда живым, туда не попадут ни наши дети, ни дети наших детей. Это отрицает необходимость существования моей партии. Так? Да. Сейчас я отправляюсь исправлять собственные ошибки. Если я вернусь, мы еще поговорим.

Пока важно одно. Многое изменилось за эту ночь. Теперь вам решать, чего вы хотите. От Города. От нас. От меня. Я хочу слышать вас. Мы хотим слышать вас. В конце концов, демократия – не политический строй, а прежде всего возможность слышать друг друга и делать верные выводы. Ван Глински и я… мы были очень разными, но нас сближало одно – глухота, убийственная глухота. Я прошу прощения. Пока за нас двоих.

И… последнее, что вряд ли важно, но я скажу. Когда я был молод, у меня была мечта. Мечта о свете в конце тоннеля и крыльях, которые помогут мне туда добраться. Теперь я мечтаю лишь, чтобы свет, который всегда был со мной, не погас. Я буду драться за него.

А… о чем мечтаете вы?

Гамильтон стоит перед камерой на фоне серой стены. Он бледен и даже не отмыл копоть и кровь с лица. Он обводит воображаемую аудиторию взглядом, после чего с улыбкой закрывает глаза.

Глубины и чертоги

Мы молча поднимаемся по ступеням здания вдоль полуразрушенных стен. Площадка третьего этажа завалена горелым мусором, балки поломаны, но конструкция все еще держится. Джон первым ступает на неровный пол, раскидывая носками ботов куски отделки. Кивком подтверждает, что идти можно, и приподнимается в воздух. Элмайра следует его примеру, снижая нагрузку на опоры. Я и Джей Гамильтон делаем сначала шаг, затем второй. Покрытие скрипит, затем проседает.

Мы приближаемся к месту, где в последний раз видели Вана Глински. Я чувствую, как нервничает, оглядываясь вокруг, Элм. Джон успокаивает ее:

– Никого мертвого мы здесь не найдем.

Она подлетает к оконному проему и высовывает голову.

– Что с ним случилось? Тут ведь некуда…

Но Гамильтон, остановившийся чуть левее Джона, указывает себе под ноги.

– Провал… – Он опускается на четвереньки и двигает поломанную балку. – Идите сюда. Видимо, это упало при взрыве. Там, внизу, какая-то… шахта?

– Ван! – наклонившись, зовет Элм.

Мы напряженно вслушиваемся, но до нас доносится лишь эхо ее голоса.

– Зачем строится этот дом? – Я сталкиваю ногой пару крошек щебня и опять вслушиваюсь. – Тут глубоко…

– Не знаю. – «Свободный», вынув фонарик, пытается осветить темноту. – Точно не по моей программе. По-моему, это место купил год назад Макиавелли. Погодите, думаете, Глински… там?

Он с ужасом смотрит на Джона, потом на Элмайру, зажавшую рот рукой. Айрин дотрагивается пальцами до висков и зажмуривает глаза. Проходит секунд десять, прежде чем он спокойно отвечает:

– На дне его нет.

Элм кивает. Она скользит по воздуху вперед, зависает над шахтой и смотрит на нас:

– Я… проверю. Нет, Джон, даже не думай увязываться, ты еще пригодишься.

Я хочу схватить ее за руку, но она поднимается еще выше. Так, что мне не дотянуться.

– А если там ядовитый газ или крокодилы?

Она пожимает плечами, корчит мне рожу и – внезапно – камнем падает вниз. Это ее любимая фишка, а я просто терпеть не могу подобные фокусы. Я сжимаю кулаки, слыша из темноты веселый голос:

– Тогда вы туда не полезете. И не забудьте о красивом надгробии. Помните, никаких гвоздик!