Ночевала тучка золотая

– Да, – сказала Ольга Христофоровна. – Он сейчас тяжело болен.

– Откуда? – спросил штатский, пропустив мимо ушей про болезнь. – Не из Крыма случайно?

– Кажется, из Казани, – ответила заведующая.

– Кажется… А Гросс? Немка?

– Не знаю, – сказала заведующая. – Какое это имеет значение? Я тоже немка!

– Вот я и говорю. – Голос у штатского звучал очень ровно, в нем было что-то тихое, бесшумное почти, будто два крыла сзади шелестели. Все в нем понравилось бы Кольке, только губы, тонкие, чуть кривые, жили как бы сами по себе, и в них, в том, как они изгибались, было что-то чужое, холодное.

– Понабрали тут, – повторил человек и бросил список прямо на стол, хотя Ольга Христофоровна, уловив его движение, уже протянула руку.

– Мы их не набираем, – сказала Ольга Христофоровна. – Мы их принимаем.

– Надо знать, кого принимаете! – чуть громче произнес человек, и опять же никакого зла или угрозы не было в его словах. Но почему-то взрослые вздрогнули.

И только Ольга Христофоровна упрямилась, хотя видно было, что она больна и ей тяжело продолжать разговор.

– Мы принимаем детей. Только детей, – отвечала она. Взяла список и будто погладила его рукой.

На следующий день всех детприемовских, в том числе и слепых, повели в театр. Шли попарно, зрячие вели слепых. В театре открылся занавес и началось волшебство под названием “Двенадцать месяцев”.

Колька сидел рядом с Антоном, по другую сторону сидел Алхузур. Они пытались пересказывать Антоше все, что видели на сцене, но это было так трудно! Злая мачеха велит своей падчерице принести зимой красных ягод земляники, и девочка уходит в ледяной лес. Она замерзает от холода, но вдруг… Как бы Колька описал это, если вдруг прямо посреди поляны загорелся, вспыхнул огромный костер и вокруг него сидели двенадцать месяцев.

Алхузур онемел от восторга, а Колька рот открыл, и слюнка потекла.

Антоша же дергал их за руки и просил: “Ну что там? Что там?” Никогда ребята не были в театре и выходили будто пьяные. Дорогой Колька молчал, боялся со словами растерять что-то из увиденного.

Вечером всем раздали – сама Ольга Христофоровна это делала – по конфетке, по два печенья и по два бублика – такой шикарный подарок, и всех зрячих выстроили по одну сторону елки, а слепых напротив. Слепые спели им песню про елку, а потом Ольга Христофоровна громко закричала:

– Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!

Все ребята закричали “ура!”. Даже больной Муса слышал из своей спальни этот крик, тоже подхватил его.

А потом зрячие ребята выступали, каждый с чем мог, а Колька стал читать стихи… Про тучку золотую.

…Но остался влажный след в морщине Старого утеса…

Колька замолчал и посмотрел на слепых: они, вытянув шеи, напряженно слушали. Будто боялись пропустить даже его молчание… А оно затягивалось, потому что у Кольки перехватило дыхание и сжало горло. Он никак не мог выговорить слово “одиноко”…

Хотелось заплакать.

Он вдруг понял вот сейчас, стоя перед слепыми, что кончилась его кавказская жизнь, а завтра, как им сказали, их повезут куда-то, где будет у них совсем другая жизнь.

Сбоку елки стоял Алхузур и тоже смотрел на Кольку. Уже стали подсказывать слова, но он не выдержал и убежал в коридор. А слепые зааплодировали ему вслед.

Утром их подняли раньше обычного, часов в шесть. Даже Мусу заставили одеться, его отправляли тоже. Оставались лишь слепые. Но когда всех выстроили, чтобы вести на станцию, откуда-то появился Антон и закричал:

– Кузьменыши! Вы здесь? Вы здесь?

– Антон! – крикнул Колька и выскочил из строя. Антон нашел руку Кольки и протянул бумажку. На ней было выколото пупурышками на языке слепых.

– Это тебе гаданье на будущее! – сказал Антон и улыбнулся, как улыбаются только слепые: куда-то в пространство.

– Но я же не прочту, что тут написано!

– Приходи на рынок, если попадешь в наш город! – сказал Антон. – Я там буду! Я тебе прочту! Ты хороший человек, Коля!

– Дети, на место! – крикнула Ольга Христофоровна. Это относилось, конечно, к Кольке. – Всем идти за мной.

На улице было холодно. Мела поземка. Вокзал был пустынен. Ребят разместили в поезде, в пустом неубранном вагоне. Никто никуда, кроме них, не ехал в этот первый день нового года.

Колька показал Алхузуру на две самые верхние полки и сказал: “Это наши. Мы так с Сашкой ездили”.

В это время в вагон зашла Ольга Христофоровна и крикнула:

– Коля! Тебя там спрашивают!

– Кто? – недовольно буркнул Коля, не желая отходить от Алхузура.

– Выйди! И узнаешь! – сказала Ольга Христофоровна. Тяжеловатой походкой она двинулась дальше по вагону, проверяя, все ли нормально устроились.

– Муса, тебе не холодно? – спросила она татарина.

Муса ежился, но жаловаться не хотел. Да в общем-то он радовался, что тоже куда-то едет. Чего бы это он оставался один…

Колька вышел в тамбур и увидел у вагона Регину Петровну. Она держала в руках свертки.

Бросилась к Кольке, но споткнулась. А он смотрел из тамбура. Смотрел, как она торопливо поднимается по неудобным ступенькам, чуть не роняя свертки.