Ночи и рассветы

В тот вечер на вокзале на нас совершили первое покушение. Я успел заметить двух парнишек, выскользнувших из переулка, и вдруг почувствовал сильный толчок. Зуракис повалил меня, и мы оба упали на землю. Над нами прогремели выстрелы. Мы не пострадали, только я больно ушибся об острый камень.

Астипалее суждено было сыграть роковую роль в моей жизни. Подумать только — маленький захолустный городишко, о существовании которого я раньше и не подозревал! Когда мы на обратном пути заехали в Астипалею, здесь уже были расквартированы отряды цольясов. Мне нездоровилось, и, по настоянию Зуракиса, я остался в гостинице. Мы поужинали у меня в номере. Зуракис составил мне компанию. В тот вечер у него было свидание с командиром местного отряда.

«Будь осторожен!» — сказал я ему на прощанье.

«Не бойся! У них рука дрогнет!» — улыбнулся Зуракис.

Но рука у них не дрогнула. Зуракиса застрелили почти на том самом месте, где прошлый раз совершили покушение. Его убили члены группы «Опла».

Мы похоронили Зуракиса в Астипалее. Я был страшно напуган и решил уехать. Лучше всего было бы собрать вещи и без промедления отправиться на вокзал. Но я не сделал этого. Не сделал потому, что у меня не было никаких документов. А путешествовать без документов я не рискнул. Несмотря на усилия Зуракиса, части цольясов все-таки распадались, скорый конец войны не сулил им добра. Я помнил, как в Салониках Зуракис приказал расстрелять перед строем четырех дезертиров. Я знал, что во всех городах, особенно на вокзалах, дежурят патрули, то и дело устраиваются облавы — тоже по распоряжению Зуракиса. Казалось, мой друг удерживал меня и после своей смерти. Я рассудил, что лучше всего вернуться в Афины законным образом, и направился к командиру подразделения. Вот отсюда все и началось.

Майор, мужчина лет шестидесяти, желтый, как лимон, с бурыми усами, с дрожащими руками и диким взглядом, — может быть, сейчас, в свете дальнейших событий, он представляется мне больше неприятным, чем был на самом деле, — пронзительно взглянул на меня и отрубил:

«Не выйдет! Никуда ты не поедешь! Удрать задумал, голубчик? А воевать кто за тебя будет?»

Меня поразил его тон и особенно его проницательность — ведь об отъезде я не успел сказать ему ни слова. Мне стало жутко. Я уже не мог владеть собой и еле-еле пролепетал ему, кто я такой и чего хочу. Но едва майор услышал о высшем командовании и о Зуракисе, его гнев удесятерился.

«Мне до этого нет никакого дела! — заорал он на меня. — Никуда ты не поедешь! Откуда ты родом?»

«Из Египта».

«Сколько миллионов у твоего отца?.. Много! Ну конечно! И ты хочешь, чтобы я их для тебя сберег? Нет, дружок, этот номер не пройдет! Поди сам повоюй с большевиками, из-за вас мы кровь свою льем! Что они могут с меня взять? Пару рваных порток?..»

Он выпалил с сотню крепких ругательств, а потом вызвал к себе капитана и передал меня с рук на руки. При этом он рекомендовал меня как заклятого врага большевиков, жаждущего испить их крови. Майор дружески похлопал меня по плечу и заверил, что желание мое непременно сбудется. Батальон, в котором я буду служить, на прекрасном счету. Все добровольцы люди с очень интересными биографиями. «Один к одному!» — поддакивал капитан.

Вскоре я оказался среди этих избранных. Мне вручили ружье и поставили в строй. Что бы я ни рассказал сейчас, ты не сможешь понять до конца весь ужас моего положения. Расскажу только об одном эпизоде. О том, как наш батальон захватил деревню Агиос Лукас. Тут поблизости, километрах в сорока от Астипалеи.

Я запомнил число-18 октября. В деревне был праздник, день святого Луки. Об этом сказал мне цольяс по прозвищу Горилла, когда мы ночью приблизились к деревне. Его недаром прозвали Гориллой — огромный, с ежиком жестких блестящих волос, с выдающимся вперед подбородком и толстыми, вывороченными губами.

«Ну что, философ, сожжем деревеньку?» — спросил Горилла.

«Зачем?»

«Все до единого эамовцы! Не деревня, а Москва номер два».

Я знал, как жгут деревни, и содрогнулся при одной мысли о предстоящем погроме.

«У них сегодня праздник, — потирал руки Горилла. — Нынче день святого Луки, и будет большая служба. Как видишь, философ, сам бог на нашей стороне».

Обычно, когда жгли деревню, операция проводилась вместе с немцами. Мы расположились на холме, над самой околицей, и ждали, — когда немцы пустят ракету. Деревенька спала сном праведника. Над домиками возвышалась каменная колокольня. Виднелись белые крыши. В неверном свете уходящей ночи поблескивали окна. Я закрыл глаза, и эта мирная деревня представилась мне такой, какой она будет через несколько часов. Я представил себе те дикие сцены, которые разыграются на этих улицах, в этих домах, и оглянулся на своих спутников. Ближе всех стоял Горилла. Он облизывался, как бульдог, и мне показалось, что на месте его удерживает натянутая цепь. С таким же нетерпением ждали сигнала и остальные.

Ослепительной искрой небо прорезала ракета, и цольясы, крича, улюлюкая и стреляя, устремились вниз, к деревне. Я не двигался с места.