Читаем Ночи и рассветы полностью

В комнатах было чисто. Полы застланы дерюжками. Мебель чужая — громоздкая, деревенская. На кроватях пестрые домотканые покрывала. Здесь уже не было той опрятной и светлой простоты, в которой содержала дом мать. Зато на кухне все осталось по-прежнему. В очаге горел тихий огонь, на старом таганке стояла медная кастрюля. Рядом ящик с дровами. Умывальник, полка с посудой. Как и раньше, с потолка свисают связки лука и чеснока. На подставке банки с кофе и сахаром, деревянный коробок для спичек. В углу стол, заставленный бутылками с маслом, соусами, уксусом, глиняный горшок для маслин. На стене висят сито, терка, жаровня для кофейных зерен. На окне горшки с цветами, любимая гвоздика матери. За всем этим вставали прожитые здесь годы, месяцы, недели, улыбки, слезы — много хороших и горьких минут в жизни бедной, но очень дружной и любящей семьи, которую так быстро разбила смерть… И в столовой все было по-прежнему: стол, несколько стульев, вешалка на стене — туда он вешал свою гимназическую фуражку, умывальник — там надлежало мыть руки перед едой. А над умывальником еще висела старая реклама: розовощекий малыш уплетал сгущенное молоко и желал всем приятного аппетита. Космас снял картинку и на обратной стороне нашел надпись, сделанную его рукой: «Сегодня, в понедельник первого сентября 1937 года, я первый раз пошел в гимназию…»

— Все остальные вещи и машинку вашей матери я перенесла в маленькую комнату, — сказала женщина. — Она на замке, и никто туда не входит, только я, когда убираю.

В этой комнате умер отец. Здесь еще сохранился аромат их дома — пахло орехами, миндалем, айвой и душистым мылом, которое мать прятала в белье. Хозяйка раздвинула шторы, в комнате стало светло. Вещи открыли глаза и смотрели на Космаса. Шкаф с мутным зеркалом, буфет с чайным сервизом, вазочки, бутылка из-под коньяка в форме человеческой руки, на стенах фотографии. Отец и мать в день свадьбы — молодые, торжественные, радостные и не подозревавшие о том, что будет дальше. Космас-малыш в разных позах. Дедушки и бабушки с обеих сторон, красивые и строгие. В золотой рамке почетный диплом участника балканских войн, рядом в такой же раме медные медали — это слава и реликвии отца.

Космас остался в комнате один, и ему казалось, что здесь нечем дышать. Старая, никому не нужная мебель напоминала о людях, которые пользовались ею, а потом умерли. Следом за ними умерла и мебель, и комнатушка превратилась в мрачную могилу. Космас испытывал угрызения совести. Кто, как не он, должен был вдохнуть жизнь в оставленное ему бедное наследство? Столь же знакомые вещи на кухне не пробудили в нем этого щемящего чувства. Там эти вещи жили; они, как и раньше, служили людям, угасал и загорался в очаге огонь, отцветала и снова зацветала гвоздика матери. А здесь, в этой каморке, воспоминания прятались в массивный шкаф и в торжественные рамки портретов, здесь все застыло и умерло, и воздух был тяжелый, как на кладбище…

Дверь заскрипела и тихонько открылась. Из-за нее робко показалась белокурая головка. Пораженная, любопытная — ее никогда сюда не пускали, — смотрела девочка на незнакомые предметы: на фотографии, на стеклянные безделушки, на свое отражение в мутном зеркале. Космас распахнул окно и накинул крючок. Стало свободнее и легче. Девочка, улыбаясь, забарабанила пальцами по зеркалу.

Вошла хозяйка и взяла девочку на руки.

— Оставьте ее, — попросил Космас, — пусть она здесь играет.

— Боюсь, как бы чего не разбила…

— Не разобьет. Христина хорошая девочка. Правда, Христина?

— Да, — согласилась Христина и дважды стукнула босой ножкой туда, откуда ее стукнула другая девочка в зеркале.

Они вернулись в столовую.

— Я сварила кофе, — пригласила к столу хозяйка.

На столе стояли чашечки с кофе и розетки с вареньем. Космас заметил, что женщина уже успокоилась и весело хлопотала по хозяйству. Она была еще молода, но уже увяла, как увядают после родов большинство бедных женщин в этих краях. Худая, изможденная, она смотрела на Космаса глазами, полными благодарности, и смущалась оттого/что не может принять его, как хотела бы. Космас спросил ее о семье. Семья — вот эта девочка да мальчик одиннадцати лет. Мужа в прошлом году убили немцы. Дом в деревне сожгли. Остался клочок земли. Сынишка столуется в молодежной организации. Сама она ходит по домам — стирает, метет улицу. Надеется получить пенсию за мужа. Англичане три раза раздавали продукты — муку, мясные консервы, сою, а также немного белья. Потом перестали. Позавчера сбросили листовки.

Она показала одну листовку. В центре бедная женщина — Греция. Большая рука с эмблемой английского знамени протягивает мешок с продуктами. Но меч разделяет их и не позволяет женщине взять подарок. Это партизаны.

— Живите здесь сколько хотите, — сказал Космас на прощание.

* * *

Во дворе Космаса ждал мальчишка. Он молча протянул руку, и Космас увидел записку.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза