Ночи Истории

— Ну так что ж? — воскликнула она, сверкая мокрыми глазами. — Разве только моя в этом вина? Пусть все, в чем вы меня обвиняете, — правда. Но не меньшая правда и то, что вы своим бессердечием и изменами ввергли меня в бездну отчаяния. Я вас любила, — продолжала маркиза, — ради вас я пожертвовала моей честью, моим любящим мужем, этим честным и благородным человеком, — я пожертвовала всем, чем только может дорожить женщина. И что я получила от вас в награду? Ваши жестокость и непостоянство сделали меня посмешищем придворных лизоблюдов. И вас еще удивляет, как я могла впасть в такое безумие? Как смогла я потерять жалкие крохи чести и чувства собственного достоинства, которые у меня еще оставались? Я давно потеряла все, кроме жизни. Возьмите и ее, если это доставит вам удовольствие. Небесам известно, сколь мало она для меня значит! Но не забудьте: занося руку надо мной, вы ударите мать ваших детей — законных детей Франции. Помните об этом!

А Людовик об этом и не забывал. Маркиза вполне могла ограничиться намеком на потерю королем своего реноме и репутации божества, которому можно только поклоняться. Впрочем, и этого не требовалось.

Дабы избежать скандальных слухов, маркизе позволили остаться жить при дворе, хотя апартаменты в первом этаже ей пришлось освободить. Лишь десять лет спустя мадам де Монтеспан удалилась в местечко Сен-Жозеф.

Но и в опале тайно изобличенная преступница, покушавшаяся, помимо прочих злодеяний, на жизнь Короля-Солнца и своей соперницы, получала ежегодную пенсию в 1200000 ливров. В то же время власти не осмелились продолжать судопроизводство и против ее сообщников — зловещего аббата Гибура, отравителей Романи и Бертрана и колдуньи Ляфилястр. Даже тех, кто прямо не разделял их вину, но сотрудничал с этими мерзавцами, зарабатывая на жизнь колдовством и ядом, тоже оставили в покое: они могли случайно знать и рассказать под пытками об ужасной ночи колдовства б замке Вильбузен.

Потребовался взрыв и революционный переворот, чтобы очистить Францию от расплодившейся нечисти.

Дело об ожерелье королевы

покровом звездной благоуханной, но уже прохладной августовской ночи 1784 года принц Луи де Роган, кардинал Страсбургский, главный альмонер[12] Франции, с бьющимся от волнения сердцем направлялся через Версальский парк к роще Венеры на тайную и очень важную для него встречу.

Этот прославленный член прославленного дома, ведущий свое происхождение от двух королевских родов — Валуа и Бурбонов, — производил впечатление человека, находящегося в расцвете сил. Статный, высокий, он выглядел моложе своих лет. В сером плаще и круглой шляпе с золотыми лентами, сопровождаемый двумя неотступно следующими за ним слугами, он быстро шел, сгорая от нетерпения открыть врата, преграждавшие ему дорогу к осуществлению честолюбивых замыслов, врата, закрытые перед ним теми самыми руками, из которых он теперь надеялся получить ключ к ним.

Он заслуживает вашей симпатии, этот элегантный кардинал-принц, бывший объектом ненависти и коварства безжалостной австрийской императрицы с того самого дня, как он появился при венском дворе в качестве посла короля Франции.

Великолепие, с которым он обставил свое пребывание в Вене, превосходило королевское, даже если сравнивать его с блеском французского двора. И это чрезвычайно возмущало Марию-Терезу, придерживавшуюся строгих германских понятий. Его охотничьи увеселения, вечеринки, праздники, которые он устраивал по любому поводу, остроумие, пышность и безрассудная экстравагантность, превращавшая эти забавы в сцены из «Тысячи и одной ночи», изнеженная роскошь его свиты и ее невероятная расточительность — все это раздражало и шокировало императрицу.

Мысль о том, что духовное лицо, в нарядной светской одежде, верхом на коне, может охотиться на оленей, повергала ее в шок, его нескромный флирт со знатными дамами Вены приводил ее в состояние, близкое к отчаянию, а его элегантность и неотразимое обаяние были для нее лишь свидетельством распущенности, которая могла привести к нравственному разложению всего ее двора.

Она всеми силами сглаживала его пагубное влияние и в конце концов стала плести интриги, которые должны были привести к отзыву посла. Она не пыталась скрывать свою к нему враждебность, и, разумеется, расположению королевы к кардиналу вовсе не способствовало то, что он на ее фригидную надменность отвечал иронической учтивостью; это всегда ставило ее в затруднительное положение. Но однажды он зашел слишком далеко в своем злорадстве.

«Мария-Тереза, — написал он Дагийону, — в одной руке держит носовой платок, чтобы вытирать слезы, проливаемые из-за несчастий угнетенной Польши, а в другой — меч для продолжения ее раздела^».

Сказать, что острый язык принца был одной из причин Французской революции, кажется, на первый взгляд, сильным преувеличением. Однако это на самом деле так, потому что, не будь этой опрометчивой фразы, у Рогана, возможно, не было бы необходимости в эту августовскую ночь спешить на свидание, в результате которого в руках революционной партии оказалось мощное оружие.