Ночи Клеопатры. Магия любви

– С какими изменениями? – если честно, она даже не помнила, о каком приказе шла речь: сегодня впервые в животе толкнулся ребенок, и все ее мысли были о том, стоит ли сообщать об этом Цезарю, когда он в таком состоянии. С одной стороны, этого делать вроде бы и не стоило: ну, толкнулся – и толкнулся, с каждой женщиной такое бывает. И наверное, Юлию сейчас не до этого: война, да и здоровье… С другой – а вдруг он умрет, так и не узнав, что его ребенок сегодня вовсю заявил о своем существовании?

Именно поэтому она и не поняла, что же имеет в виду Мардиан.

– Дворцового лекаря казнили. Но ты сказала – «немедленно», я же… решил несколько продлить его жизнь. Ненадолго. Но зато за это время он успел рассказать много интересного. Например, о составе яда – думаю, Менсе это будет интересно. И о том, по чьему приказу он этот яд состряпал. А также о том, во что его подмешали Цезарю. И ты уж не сердись, я взял на себя смелость и приказал казнить виновных. В том числе и Пофиния. Так что твой брат, если ему суждено вернуться во дворец, не найдет здесь своего воспитателя.

– Еще Диодота казнить было бы неплохо, – мечтательно произнесла Клеопатра; малыш активно двигался в ее животе. Успокойся, маленький! Если для того чтобы ты жил, нужно будет уничтожить еще пару десятков или даже сотен человек, твоя мама сделает это.

– Диодот сбежал. Я хотел казнить начальника стражи, но подумал, что это можно сделать и позже.

– Мы заставим его казнить Диодота. Когда поймаем. Даже не так: ему следует сказать, что он может выкупить свою жизнь только ценой головы ритора. Пускай сам и ловит.

На третий день Юлию стало полегче.

На четвертый состоялось морское сражение. Цезарь, впрочем, оставался на берегу.

– Нет никакого геройства, – объяснил он Клеопатре, – чтобы в таком болезненном состоянии отправляться в море. Если мне станет плохо, мои солдаты, вместо того чтобы сражаться, будут озабочены спасением тушки своего полководца. Одно из важных умений для военачальника – вовремя передать часть власти человеку, которому доверяешь.

Сражение показало, что доверился Цезарь вовсе не тому человеку: флагманский корабль, на котором находился адмирал-грек, был потоплен только потому, что другой корабль, управляемый одним из дальних родичей Цезаря, вовремя не пришел тому на помощь. Не пришел просто потому, что капитан корабля, по собственному мнению – достаточно опытный для того, чтобы возглавить флот, посчитал себя оскорбленным. Не тем даже, что главным сделали не его, а тем, что начальником над ним был назначен не-римлянин.

Цезарь, все еще зеленоватый после болезни и бесконечных препаратов, очищающих желудок, сделался просто страшен.

Клеопатре, решившей послушать из-за занавески, что же он будет говорить своим подчиненным, при одном только взгляде на лицо Гая Юлия захотелось сделаться маленькой-маленькой, а еще лучше – незаметно исчезнуть отсюда.

Наверное, сейчас он будет кричать так, что со стен осыплется позолота! Или – топать ногами. Или – разобьет своему родичу лицо…

Но оказалось, что в гневе Юлий голоса не повышает.

– Убирайся, – сказал он своему капитану, имени которого беременная Клеопатра почему-то никак не могла запомнить. – Садись на корабль и отправляйся назад в Рим. Твоя военная карьера окончена. По крайней мере – карьера под моим руководством.

– Но…

– Ты поставил собственные интересы выше интересов флота и Рима в целом, – почти шептал Цезарь. – Убирайся, или ты спровоцируешь меня на убийство.

Он поднялся с курульного кресла, сделанного специально для него лично дворцовым архитектором (оказалось, тот в свободное время любит столярничать и с удовольствием лично сделал кресло для «римского спасителя»; Клеопатру вообще удивляла способность Цезаря влюблять в себя людей), большими шагами вышел из помещения, прошел мимо сжавшейся в комок Клеопатры, не заметив ее. Еще бы ему заметить – глаза его, обычно глубокого серого цвета, сейчас от ненависти почти выцвели, стали белесыми.

Она осторожно заглянула в зал.

Римский капитан стоял на том же месте, сжав кулаки с такой силой, что даже отсюда, из-за занавески, Клеопатра увидела, как побелели костяшки его пальцев. Положительно, Цезарь умел наживать не только друзей, но и врагов.

Несколько мгновений она раздумывала, сказать ли Юлию, чтобы он поостерегся этого человека, потом решила, что не стоит: Цезарь очень умен, абсолютно не наивен и наверняка знает, что только что обзавелся еще одним врагом. А если она об этом заговорит, он поймет, что она подслушивала и подглядывала.

Она думала долго, аж до вечера. И все-таки решила, что лгать не станет. Подслушивала? Да, подслушивала. В конце концов, это ее страна, ее гражданская война, а Рим просто стоит на страже соблюдения законности…

Но эта мысль утешала слабо. Она не имела права подслушивать. Она поступила, как девчонка, которая стремится узнать секреты взрослых. Наказать ее, конечно, не накажут, но вот доверие Цезаря она может утратить навсегда.

Цезарь и на нее не заорал, и даже шептать не начал: заговорил вполне обыденным голосом (Клеопатра даже вздохнула с облегчением):