Ночи Клеопатры. Магия любви

Из Рима Клеопатра с маленьким сыном, братом, Мардианом и свитой смогла выехать только почти месяц спустя, когда путешествие больше не составляло угрозы для ее здоровья. На этом настоял Мардиан. Сама Клеопатра не возражала. Может, ее жизни и жизни крохотного Цезариона что-то и угрожало, но явно не сейчас: наследники Цезаря, названные им в завещании, и сторонники республики только начинали делить вкусный пирог под названием «Римская империя».

Ей очень помог родич Юлия, которого звали Луций Юлий Цезарь, но Клеопатра так ни разу и не обратилась к нему по полному имени, хотя называть его просто Луцием с точки зрения римских традиций было попросту неприлично. Родич Юлия оказался человеком тактичным и все воспринял правильно:

– Береги ее, – сказал он Мардиану, безошибочно определив, что из всей царской свиты именно этот человек является не только слугой, но и другом. – Многие женщины любили Юлия, но, похоже, ни одна не переживает его смерть так тяжело.

Глава 21

– Как он выглядел?

Мардиан, докладывающий своей царице о состоянии дел в Александрии, чуть не подавился собственными словами.

В том, что вопрос касался Цезаря, у него не было никаких сомнений: достаточно было взглянуть царице в лицо. Губы подобраны, кровь отхлынула от щек, глаза…

О, эти глаза! Мардиан подумал о том, что, пожалуй, готов тоже умереть такой тяжелой паскудной смертью, как Цезарь, лишь бы его царица, вспоминая о старом друге, глядела такими глазами.

Но почему она задала этот вопрос именно сейчас? Уже почти полгода, как они вернулись в Александрию, и за это время она ни разу – ни разу! – не только не спросила о похоронах, но даже не упомянула о Юлии. Сперва Мардиан был уверен: это – проявление скорби. Позже засомневался: а может, ее боль была не столь уж сильной и просто уже прошла? Может, Луций Цезарь ошибся?

И вот сейчас, глядя в это, словно моментально высохшее, лицо, он понял: боль не прошла до сих пор. Может быть, только сейчас стала уменьшаться, поэтому она и задала этот вопрос. Раньше не задавала потому, что не могла, а не потому, что не хотела.

– Он…

Цезарь был сильно изуродован, и поэтому египетский врачеватель, который находился с ним почти постоянно (еще с момента, когда Юлию впервые стало плохо в Александрии), буквально сделал ему новое лицо. Вся левая часть была сделана из воска – это Мардиан узнал от самого Менсы, – но, пожалуй, ей этого говорить не следовало.

– Он выглядел… величественно. На голове – венок из дубовых листьев, corona civica, на…

– Не надо, – она устало махнула рукой и поморщилась. – Я не о том. Я… знаю, что на него нельзя… нельзя было смотреть, когда… Словом, скажи: Менса сделал все как надо? Я знаю, для него это было важным – не выглядеть…

Какое слово она не договорила? Жалким? Вряд ли: Цезарь не мог выглядеть жалким даже с отсутствующей половиной лица. Но уточнять Мардиан не стал.

– Моя царица, Рим оплакивал своего…

Кого? Повелителя? Царя? Эти, которые убили его, были уверены, что Цезарь хочет стать царем, но у Мардиана, практически не общавшегося с Юлием и знавшего его в большей мере по рассказам Клеопатры, была твердая уверенность в том, что как раз этого-то Юлий и не хотел.

– Знаешь, Мардиан, – тихо произнесла царица, – пожалуй, лучше не рассказывай мне о похоронах. Когда вырастет наш сын, расскажешь ему. А я… Я не видела его мертвым. И для меня он… ушел на запад. Или – к своим предкам-богам.

Юлий ушел, а ей нужно продолжать жить. И для начала…

Ей вдруг вспомнился один разговор с Юлием, когда он пообещал передать подарок для Аполлодора. Пообещал, но так и не успел. Потому что умирать он не собирался. А она пока не собиралась уезжать.

Кто подскажет ей? Кто?!

Мардиан? Но как ей объяснить ему, что Аполлодору полагается подарок «от Цезаря», а ему самому – нет?

Нет, конечно, Юлий не хотел обидеть Мардиана, однако он почему-то даже не вспомнил о нем. Может быть, потому, что Сицилиец оставался в Египте, а Мардиан постоянно находился при ней.

А может, потому, что Юлий считал Мардиана рабом, а следовательно – не тем человеком, который заслуживает подарка?

Так или иначе, а больше спросить совета ей не у кого. Не с четырнадцатилетним же Птолемеем советоваться?

Что же делать?

Она могла допустить неделикатность по отношению к кому угодно, но не к Мардиану.

Значит, придется ему солгать. Заодно она поинтересуется и у него – что хотел бы получить в подарок он сам.

Мардиан выслушал ее, кусая губы.

– Ты лжешь, моя царица, – спокойно сказал он. – Но твоя ложь делает тебе честь. Цезарь не мог разговаривать с тобой насчет подарка мне, поскольку мне он подарок сделал.

– Какой?

– Он хорошо понимал меня. И сделал мне именно такой подарок, какой я хотел получить больше всего.

– Ну какой же?!

Как в давние времена, Мардиан щелкнул ее пальцем по носу.

– Много будешь знать, плохо будешь спать, моя царица!

Оказывается, она способна испытывать любопытство. Значит, жизнь возвращается…

– Мардиан, лучше ответь!

– Я так люблю, когда ты улыбаешься, моя царица! Твоя улыбка – как солнышко: освещает и согревает все вокруг.

– Мардиан, я серьезно!