Ночи на Плебанских мельницах. Старосветские мифы города Б*. Рассказы

Все знают аптеку в Троицком... Ту самую, что по милостивому привилею ясновельможного пана Августа III открыл в 1748 году член минского магистрата пан Ян Давид Шейба. Когда я был маленький, и часто бегал в этот старое здание из позеленевших от времени камней, — казалось, будто его подняли со дна моря, — почти никто там уже не помнил былых травников, что толкли сухие цветы и корешки в медных ступках, составленных на полках у самой потолка, да перегоняли разноцветные жидкости по ретортам из толстого, словно рождественский лед, стекла... Мы приносили в аптеку собранные по помойкам, выпрошенные у хозяев пустые бутылочки от капель и микстур, зеленые, синие, оранжевые, сквозь которые так удивительно и весело смотреть на мир, и получали свои медяки, а желающие — еще и рассказы аптекаря Йозефа... Он был уже так стар, что хозяин не допускал его рассчитываться с покупателями — это делал аптекарь помоложе. Казалось, Йозеф живет во времени талеров и шелегов, забытый там, как домовой в старом доме. Никто не помнил, когда он начал работать в аптеке, не было у него ни родственников, ни людей, которые могли назваться его друзьями. Жил в каморке в аптечном подвале, с маленьким окошком у самой земли, забранном решетками, словно в тюрьме, да еще постоянно завешанным занавесками. Поскольку из-за тех занавесок доносились разные странные запахи, а иногда выбивались клубы вонючего дыма, можно было понять, что Йозеф и в своей конуре продолжал делать лекарства. Руки Йозефа мелко тряслись, казалось, он просеивает сквозь пальцы невидимый песок времени. Но — это я уже сейчас понимаю — его не увольняли, потому что обладал особым даром составлять специальные отвары... Хоть от прострела, хоть от меланхолии, хоть для отбеливания кожи или прояснения ума нерадивого гимназиста перед экзаменом по латыни. Как сейчас вижу Йозефа в темном углу на противоположной стороне прилавка — очки подвязаны засаленными веревочками, узкое темное лицо, словно вырезанное мечом, нос в синих прожилках, запавшие щеки и поджатые в ниточку губы, черная шапочка на лысой голове, из-под которой выбиваются редкие седые пряди, подобные перьям больной птицы... Наклонился над ступкой, тщательно растирает ее содержимое тяжелым пестиком, добавляет, обрывая с жестких букетов, подвешенных на стене, то листик дурмана, то корешок девясила, то невесомый лепесток мечника, то подсыпает из фарфоровой банки щепотку порошка цвета мертвой воды... Стоило встать около старика — и он начинал рассказ, будто тень твоя, упав на него, разбудила поржавевший, но все еще действенный механизм. Рассказы повторялись, расцвечивались, переливались мелкими деталями, как расшитый жемчугами и самоцветами корсет сказочной королевы... Мы были маленькие и глупые, и мало что запоминали, только подсмеивались. Чаще Йозеф рассказывал о Яне Давиде Шейбе, первом владельце аптеки, и его травнике, которого также звали Йозеф. И вот что я могу вспомнить... По рассказам Йозефа, был его тезка из 18-го века смуглый и черноволосый красавец, учился своему мастерству в Праге и Сорбонне, и неизвестно где еще... Но, отмечал с затаенным вздохом рассказчик, был тот Йозеф не слишком умным, так как верил, что человек может знать больше, чем поместится в лотке сеятеля, и оставаться счастливым... Если бы родился он рыцарем — славный оказался бы воин и кавалер.