Ночи нет конца. Остров Медвежий

До встречи с Хэггерти у меня оставалось пять минут. Надо успеть собраться с мыслями. Но тут я понял, что у меня нет и пяти минут: я услышал, как кто–то спускается по трапу. Делая неимоверные усилия, чтобы не упасть, Мэри Стюарт села, вернее, плюхнулась в кресло напротив меня. Миловидное лицо ее было изможденным, серого оттенка. У меня не было досады на нее за то, что своим появлением она нарушила ход моих мыслей: по отношению к этой латышской девушке я не мог испытывать даже отдаленно враждебного чувства. Кроме того, она наверняка хотела поговорить со мной; она пришла за помощью, поддержкой, пониманием — шаг непростой для такой гордой, независимой особы.

— Нездоровится? — спросил я невпопад, но докторам невоспитанность сходит с рук. Мэри кивнула, сжав кулаки так, что побелели суставы. — А я думал, вы хорошо переносите качку, — произнес я, слегка коснувшись ее рукава.

— Дело не в качке.

— Мэри, почему бы вам не прилечь и не попытаться уснуть?

— Вот как! Отравлены еще два человека, а вы предлагаете идти спать и видеть приятные сны? — Я ничего не ответил, и девушка продолжила довольно неприязненным тоном:

— Ведь вы не из тех, кто умеет сообщать дурные вести как подобает.

— Профессиональная черствость. Но вы пришли не за тем, чтобы упрекнуть меня в бесцеремонности. Что случилось, дорогая Мэри?

— Почему вы называете меня «дорогая»?

— Вас это обижает?

— Вовсе нет. Когда это произносите вы. — В устах любой другой женщины слова эти прозвучали бы кокетством, тут же была констатация факта, не больше.

— Так в чем же дело? — спросил я с умным видом. — Рассказывайте.

— Мне страшно, — призналась она.

Ей и в самом деле было страшно. Девушка была измучена, издергана: ей довелось ухаживать за четырьмя почти безнадежными больными, и еще трое из тех, кого она знала, погибли. В довершение всего — этот арктический шторм.

Тут и самое бесстрашное сердце дрогнет.

— На судне творится что–то неладное и очень жуткое, доктор Марлоу.

— Неладное и жуткое? — отозвался я, делая вид, что не понимаю ее.

— Не надо считать меня такой наивной, доктор, — произнесла она озабоченно. — Зачем смеяться над глупой женщиной?

— Я не хотел вас обидеть, — сказал я дипломатично. — Я слишком вас люблю.

— Неужели? — слабо улыбнулась она не то иронично, не то польщенная комплиментом. — Разве вы не находите странной атмосферу, которая нас окружает?

Понимая, что ничем не рискую, я признался:

— Лучше родиться глухим и слепым, лишь бы не видеть всего этого…

Мелкая зависть, ложь под маской искренности, улыбки с ножом за пазухой… И эта очаровательная грызня между людьми первой и второй категории…

Разумеется, все это я разглядел. Надо быть бесчувственным истуканом, чтобы не видеть происходящего. Но на девяносто процентов я объясняю это сволочными отношениями, существующими в мире кино. Кого тут только нет — пустозвоны, мошенники, лгуны, шарлатаны, подхалимы и лицемеры, съехавшиеся со всего света. Мир кино напоминает мне лупу, под которой увеличиваются все нежелательные свойства и уменьшаются положительные черты людей, каковыми, полагаю, они все же обладают.

— Вы о нас не слишком высокого мнения. Неужели мы все такие уж плохие?

— произнесла Мэри, нимало не обидевшись на мои слова.

— Не все. Вы — нет. То же самое скажу о маленькой Мэри и Аллене. Но, возможно, только потому, что вы слишком молоды и новички в кинематографе, вы не успели воспринять его традиции. Я уверен, что Чарльз Конрад тоже относится к числу положительных героев.

— Хотите сказать, он разделяет вашу точку зрения? — едва заметно улыбнулась Мэри.

— Да. Вы с ним знакомы?

— Мы здороваемся.

— Вам следовало бы узнать его покороче. Он хочет с вами поближе познакомиться. Вы ему нравитесь, он так и сказал. Нет–нет, мы вам косточки не перемывали. Просто в числе прочих я упомянул и ваше имя.

— Льстец, — произнесла она нейтральным тоном. Я так и не понял, к кому относилось это замечание — к Конраду или ко мне. — Так вы согласны со мной?

Очень странная у нас атмосфера.

— Да, если судить по нормальным меркам.

— По любым меркам, — с убежденностью сказала Мэри. — Недоверие, подозрительность, зависть… Нигде это не заметно в такой степени, как здесь. Уж я–то в этом разбираюсь. Родилась и воспитывалась в коммунистической стране. Вы понимаете?

— Да. Когда вы оттуда уехали?

— Всего два года назад.

— Каким образом?

— Не надо спрашивать, а то и другие желающие захотят воспользоваться этим способом.

— Ясно. Я не платный агент Кремля. Как хотите.

— Вы обиделись? — В ответ я покачал головой. — Недоверие, подозрительность, зависть, доктор Марлоу. Но здесь обстановка много хуже.

Тут царят ненависть и страх. Я их чувствую кожей. Если люди ненавидят и боятся друг друга, может произойти нечто ужасное. — Мысль была не нова, и я промолчал, поэтому Мэри продолжала:

— По–вашему, эти отравления… произошли случайно? Доктор Марлоу?

— Полагаете, что налицо чья–то злая воля? — спросил я, пытаясь внушить Мэри, будто мысль эта впервые пришла мне в голову.

— Именно так.

— И кто же преступник?

— Кто? — с искренним изумлением посмотрела на меня Мэри. — Откуда я знаю? Да кто угодно.